"Тут у нас с месяц назад наш горе-министр культуры Мединский объявил, что настоящей истории не существует – лишь только набор произвольных трактовок и субъективных интерпретаций. Как остроумно заметил один сетевой знакомый, «в таком случае и настоящего Мединского тоже не существует».
А несколько дней назад в маленькой Литве случилась историческая сенсация. Собственно говоря, сенсация оно для тех, кто в теме – но зато тем, кто хоть немного в курсе, говорит оно очень много. Речь идет вот о чем. В 1863-1864 году в Вильнюсе (тогдашнем Вильно) во время так называемого Январского восстания, распространившегося на территориях Царства Польского и Литвы, по приказу военного генерал-губернатора М.Н.Муравьева, присланного для подавления восстания и установления «твердой власти» в регионе, происходили казни – руководителей восстания, партизанских отрядов и повстанческой конспирации. Часть людей была повешена, часть – расстреляна.
Казненных хоронили в глубокой тайне, не оставляя никаких следов захоронений, без всяких опознавательных знаков – так, чтобы могилы не становились местом паломничества и патриотических польских демонстраций. В течение полутора веков никто не знал, где эти люди похоронены, ходили только смутные слухи.
Среди наиболее ярких лидеров восстания, казненных в 1863 году, был Зыгмунт Сераковский (в русской традиции Сигизмунд Игнатьевич Сераковский), и его история – одна из самых трагических и удивительных историй XIX века. В свое время у себя в жж я много писала про него и его семью. Бывший студент петербургского университета, затем в николаевскую эпоху политический ссыльный на «оренбургской линии», во время Александровской оттепели он сумел сделать блестящую военную карьеру на русской службе.
Выпускник одного из лучших учебных заведений своего времени – Николаевской академии Генерального штаба, он служил адъютантом в Военном министерстве под началом еще одного очень яркого человека своего времени – военного министра Дмитрия Милютина. В эпоху александровских реформ Сераковский стал одним из инициаторов и творцов воистину судьбоносного закона – закона об отмене телесных наказаний в русской армии. Отныне солдата уже нельзя было забить насмерть шпицрутенами – для тех, кто понимает, что это такое, это был настоящий прорыв эпохи, сравнимый с отменой крепостного права. Сотрудник «Современника», близкий друг Чернышевского и Шевченко, знакомый Герцена, в Николаевской академии он организовал кружок (своего рода литературный салон), который в те годы оттепели стал одним из важнейший центров общественной жизни в Петербурге. Потом, очень интересные сами по себе истории, как люди – птенцы этого литературного салона – разлетались по миру, как следы и ниточки от них тянулись то далеко на Запад, на баррикады Парижа в мае 1871 года, то далеко на восток, в Петровский завод, к могиле старого декабриста Горбачевского, это само по себе такое удивительное кружево судеб, дети Николаевской академии, дети оттепели, которые несли в себе этот опыт молодости.
Сам Сераковский был удивительным человеком. Он писал удивительные, необыкновенные письма. О торжестве жизни, о победе человека над смертью.
«Жизнь на земле – это первый день жизни. Нет, если даже ускорить начало второго дня, то не вследствие безразличия, а вследствие возвышения. Владимир! До свидания. Жизнь не окончена, мы бессмертны – сегодня, либо завтра!... Смерть только изменение, Владимир! Увидим смерть в лицо, победим смерть, и будем всесильны!» - так писал он, а Владимир здесь – это еще один интереснейший человек в русской истории, знаменитый впоследствии адвокат, юрист, публицист Владимир Спасович, так вот тесно переплетаются человеческие судьбы.
Незадолго до начала восстания Сераковский женился на Аполлонии Далевской, младшей дочери из большого литовского шляхетского небогатого семейства. И это тоже была удивительная любовь, она была намного младше него, он писал ей о невероятном счастье любви и свободы: «Я говорил о необходимости самопожертвования и, говоря об этом, чувствовал, какое счастье быть богатым, быть таким богатым, каким сейчас являюсь я. Какое это счастье – иметь себя, иметь возможность стольким пожертвовать. Чем может пожертвовать тот, которому опротивела жизнь? У меня же есть бесконечное счастье самопожертвования – у меня есть ты…». Их свадьбу вспоминали долго, о ней писали, как о «последней мазурке на Литве», пройдет всего несколько месяцев – и грозовой вихрь закружит почти всех приглашенных, и многие, многие не проживут и года…
Он, в сущности, не был сторонником восстания. Профессиональный военный, получивший образование в одном из лучших военных учебных заведений, он как никто другой лучше понимал неподготовленность, плохую организацию, в конечном итоге – безнадежность предприятия, неизбежного кровавого и печального мартиролога. Он мечтал о легальной деятельности. О настоящих реформах, о преобразовании империи в вольную федерацию, уважающую права всех народов и языков. Но он не мог снять с себя ответственности. Как бы то ни было, это была его война. Он согласился встать во главе военной организации партизанского движения в Литве. Он оставил своему начальнику, военному министру Милютину, записку о своем уходе.
Его можно упрекнуть в дезертирстве, но он не мог поступить иначе. Он сделал все, что могло от него зависеть, но несмотря на все усилия плохо подготовленные и плохо вооруженные партизанские отряды вскоре были разбиты, а тяжело раненый Сераковский попал в плен. За него просили многие известные русские и зарубежные политики, администраторы, общественные деятели – он был известен и популярен. Но Михаил Николаевич Муравьев хотел продемонстрировать свою власть в регионе и распорядился о казни.
Накануне казни раненому Сераковскому, который не стоял на ногах, дали свидание с женой. Я выкладывала в свое время все эти документы, его предсмертное письмо, все это у меня в журнале можно найти. Муравьев заставил беременную Аполлонию из окна смотреть на казнь. И дальше она потеряла сознание, она не знала, где похоронен ее муж, она родила больного ребенка – девочку, которая спустя два года умерла от тяжелой эпилепсии. Сама Аполлония потом жила долго, больше никогда не вышла замуж – отбыв ссылку в России, она уехала в Варшаву, работала там школьной учительницей, оставила воспоминания…
И вот теперь, собственно, возвращаясь к началу этой истории. Несколько месяцев назад в Вильнюсе на горе Гедимина, случился оползень. При этом обнажились какие-то старые захоронения, предположительно середины 19 века. У специалистов по ряду признаков возникло предположение о том, что именно здесь хоронили казненных повстанцев 1863 года – поначалу без каких-либо имен и подробностей, но в принципе примерный круг людей был известен. Начались раскопки. И вот буквально вчера опубликовали результаты. Среди нескольких найденных тел одно захоронено отдельно, а на пальце (скелет хорошо сохранился) нашлось золотое обручальное кольцо.
Вы понимаете, существует масса обручальных колец, и далеко не каждое из них можно как-либо идентифицировать. В большинстве случаев кольцо и кольцо. Но тут оказалась четко выгравированная надпись: «Зыгмунт-Аполлония, 11 августа/30 июля 1862 года».
И вот это удивительное фото: рука в археологической перчатке, и на ней сияет золотое кольцо. Вы понимаете? Вы понимаете, что это значит? Оно все время было тут, все полтора века: за это время в Вильнюсе успела раз десять смениться государственная власть, город пережил все войны и революции, все беды и трагедии ХХ века – советский террор, нацистский террор, депортации, холокост, почти полную смену населения, и последний порыв к свободе в 1990 году, когда люди стояли у телебашни, и верили, и надеялись, и обрели. И вот теперь – кольцо. Символ того, что ничего не исчезает, ничего не бывает напрасно, нельзя стереть память, нельзя спрятать человеческие следы, нельзя просто так взять и изменить историю одним росчерком пера очередного правителя или министра. Все тайное когда-нибудь обязательно становится явным. Все спрятанное, захороненное глубоко в земле – выйдет наружу и засияет при свете небес. Это вечное торжество жизни над смертью, свободы над небытием, правды над ложью, это победа веры, любви и надежды".