- Я не могу сказать, что я знаю, как меня приняли, потому что всегда, когда новый человек приходит, люди встречают его настороженно. Но я не чувствую какого-то антогонизма со стороны актеров, они инициативны, приносят пьесы – вот у меня лежит и Улицкая, и Санаев, они делятся со мной своей озабоченностью репертуаром, зрителем и жизнью в театре. Всеми этими вещами мы делимся. Я думаю, что административной частью они особенно озабочены, так как здесь велись темные дела, которые теперь выводятся на чистую воду. Поэтому неудивительно, что многие люди уходят отсюда, не видя перспектив.
А натворили здесь много всего, и еще неизвестно, чем это все кончится. Некоторый инвентарь, который здесь был, куда-то уплыл, с другой стороны в театре обнаружены вещи, которые не подлежали учету. Получается, что театральный клуб, который существовал при театре, пользовался всем этим, однако когда Т.Ринкявичене (бывший художественный руководитель театра – DELFI) ушла отсюда, исчезли и эти любители театра. Что же это за любители тогда? Любили ли они театр или саму Т.Ринкявичене?
Впрочем, это уже дело прокуратуры разбираться во всех этих делах. С другой стороны, из-за всех этих разбирательств у меня нет времени заняться собственно режиссурой. Ведь надо было найти и бухгалтера, и заместителя, надо постоянно в чем-то убеждать чиновников, а это все не позволяет идти репетировать.
-И тем не менее, несмотря на трудности, театр в новом сезоне предложит несколько премьер…
- Да, во-первых, это «Венецианский купец» по Шекспиру, с которым все было не так легко. Это гигантская постановка, а договор написан так, что театр - это ничто, а режиссер - все. Ставит спектакль Роман Мархолия, и он как художник совершенно прав, он требует, чтобы были все декорации и костюмы. Однако смета растет, денег уже не хватает на другие постановки. Но хотелось бы, чтобы эта премьера получилась такой, какой ее видит режиссер. Сначала мы планировали выпустить ее 3 октября, но сейчас она отодвигается на 19-ое. Дай бог, чтобы все получилось и пришли зрители.
Кроме того, будет представлена пьеса Клима «Кабаре Бухенвальд», которую ставит Турчинов, и эта постановка тоже появится в октябре, но на малой сцене. В этом году мы откроем малую сцену, а это требует подготовки света, аудиосистемы и вентиляции.
У нас есть и еще один проект, который финансирует частная фирма, помогающая молодым драматургам заявить о себе. В ноябре будет представлена постановка пьесы «Life Life» Глеба Нагорного.
И только после этого уже я возьмусь за постановку А.Грибоедова – «Горе от ума». Это замечательное произведение, над которым надо будет поработать.
- Перед тем, как браться за Грибоедова, вы смотрели российские постановки? Ведь и ваш земляк Р.Туминас недавно представил москвичам свое прочтение комедии…
-Нет, я не смотрел эти постановки. Эта пьеса непростая, со своими секретами, и ее уже много ставили. Не хотелось бы ее решать очень прямолинейно, социально.
- Поделитесь, планами, пожалуйста, раскройте секреты…
-Не могу раскрыть. Я еще вчитываюсь и с художниками работаю и пока не определился, какой из художников поймет меня и пьесу лучше, точнее. Роль композитора не менее важна. Я не могу торопиться и не хочу торопиться – пьеса обязывает. С актерами я, кажется, определился, но опять же все будет зависеть от выбранной линии. Я, кстати, люблю эксперименты, люблю, чтобы молодые играли старых, а старые молодых. Опыт человека в старшем возрасте богаче, он знает лучше, как передать дух молодости. В Каунасе у меня уже были похожие опыты в спектакле «Любовь, джаз и дьявол», и Варнайте оказалась замечательной Беатриче.
А читая Грибоедова, я вижу влюбленного человека, которого долгое время не было на родине. Он возвращается туда, где когда-то оставил девушку, которую любил и любит до сих пор. Причем ведь Чацкий не приехал кого-то критиковать или над кем-то издеваться. Он приезжает с открытыми глазами и сердцем, полным любви. Но он не узнает ту, которую любил, она так быстро перешла в другую жизнь, интересы, вкусы, для него это так странно, вот он и начинает вникать в окружающую жизнь. Кроме того, она же его первой и предала, объявив сумасшедшим. И пока я не разобрался в ее мотивах, была ли это ненависть, месть или что-то другое.
Кстати, и финал пьесы можно по-разному представить – бегство оно ведь тоже может быть разным… Оно может быть самоубийством, самоизоляцией, выходом на другой уровень общения… Мое окончательное решение будет зависеть от того, как пойдет работа, как мы накалим атмосферу.
Я должен сказать, что эта пьеса универсальная, она не устарела, тут и язык прекрасный, и типажи. Тем более что и общество, по сути, не изменилось. Изменились интересы, связи, изменилась одежда, манеры, мы слушаем другую музыку, но все по-старому. Крутимся, как белки, в колесе, а в отношениях между людьми, да и сами нравы ничуть не изменились.
- В последней нашей беседе вы упомянули о том, что хотели бы пригласить в театр именитых режиссеров – Коршуноваса, Варнаса, вы еще не отказались от этой идеи?
-Это дорогие режиссеры, кроме того, они ставят дорогие спектакли, и к их приходу надо готовится. Но я не собираюсь опираться только на звезды. Хотелось бы поработать и с молодыми режиссерами, которые хотели бы что-то делать и на малой сцене. Может, это не будет, шедевр, но главное, чтобы это был живой театр, который бы помогал развиваться труппе и найти своего зрителя не только среди русского населения, но и среди литовцев, поляков.
У меня, кстати, у самого есть мечта создать многоязычный спектакль – чтобы в нем звучала и русская, литовская, и еврейская, и польская речь, главное, чтобы представитель каждой национальности играл на своем языке. У меня есть на примете одна пьеса в переводе Томаса Венцловы. В футболе ведь играют люди разных национальностей и находят язык, почему бы в театре не предпринять такую попытку?
-Правда ли, что в сентябре в вашем театре пройдет семинар, на который приедут известные педагоги из России?
- Мне приходилось недавно слышать артистов московского Малого театра – у них такая замечательная речь! И мы делаем все, чтобы речь наших актеров приобрела эту же сочность, звучность и российскую интонацию. 2-го сентября откроется 8-дневный семинар по сценической речи, актерскому мастерству, и для этого приезжают именитые педагоги из Москвы и Петербурга - И.Никитина, Е.Кирилова, Ю.Авшаров.
- Какова ваша стратегия в определении репертуара Русского театра?
-Я не могу себе отказать в удовольствии ставить русскую классику – Достоевского, Тургенева, Толстого, и, конечно, Чехова. Пушкина в театре также не было, хотя все-таки припоминаю, что Някрошюс его ставил. Но этих авторов не так-то просто поставить, к ним подход нужен. Одновременно надо искать те вещи, которые ближе к нашему времени, нашему напряжению жизненному. Хочется найти и молодых авторов.
Я также думаю, что хотя бы один спектакль должен идти по литовской классике или современной литовской литературе. С детскими спектаклями также хотелось бы выйти на чуть другой уровень. На примете у меня есть пьеса Гумилева «Древо превращений» - это материал и красивый, и символичный, и для думающего человека.
С другой стороны хотелось бы в театре создать особую атмосферу, чтобы дети не приходили сюда с криками, хлопаньями, свистом, чтобы тут не было такого спортзальной атмосферы. Значит, и театр виноват, что он не вводит в атмосферу волшебства. Люди везде стали чувствовать себя одинаково - в туалете, костеле, на кладбище. У людей нет чуткости восприятия, а эти вещи не воспитаешь, они идут изнутри.
-Актер и режиссер Русского театра Э.Мурашов, перед премьерой своего спектакля «Стакан воды» в интервью DELFI заметил, что актерам театра не хватает чувства гражданственности. Что вы думаете об этом?
- Мне ближе чаадаевская мысль: первым делом – это человек, если ты человек, то ты и гражданин, а уже дальше начинаются все эти вещи – политика, идеология.
Что касается гражданственности, то вот даже такой пример – скончалась актриса нашего театра Елена Майвина, талантливая актриса, она 50 лет отдала театру. И кто пришел на похороны? Никого не было ни из русских сообществ или культурных объединений, никого из российского посольства, а на словах все так любят русский театр и так переживают, чтобы он не развалился, чтобы Вайткус его не уничтожил.
Тем временем, и Мурашов, и все другие должны делать все для его сохранения. Ведь почему у театра исчезла некогда существовавшая приставка «государственный»? Куда исчез договор об аренде здания на 99 лет? И ведь действительно приходится констатировать, что больше развалить, чем здесь уже развалено, нельзя. Кругом же слишком много лицемерия…
-В советские годы этот театр имел большой успех, у него была своя аура, замечательные актеры, вам не кажется, что театр, несмотря на последние достаточно успешные годы, все-таки морально не совсем оправился от кризиса?
-Да, в советские были у театра были прекрасные актеры, успех, а потом вдруг произошло разрушение всего и вся. И период независимости – сложный период для русского театра, для русского человека… Родина вроде и там, и здесь, вот и появился этот внутренний разлад. Актеров, здесь работающих, все эти события напрягли, закрыли. Они до сих пор сохраняют свою автономию. Такое ощущение, что все, что в театре, для них мило, а что за его пределами, не так и важно.
У членов трупы есть ощущение страха, что придут и все разрушат. Наверное, так уже было, наверное, с такими мыслями сюда приходили. Ведь тут хорошее место, хорошее здание, зачем тут нужен русский театр?
И все-таки мне бы хотелось, чтобы первым делом у актера было человеческое ощущение - что он актер, художник, что он занимается не политикой и не идеологией, а человеческими вещами, которые нужны и литовцу, и поляку, и русскому – вообще человеку, который не хитрит, а живет изо дня в день, который и есть наше самое главное достояние.
