Не сдабривая, не разбавляя этого тягостного дёгтя оговорками о том, как я беззаветно люблю русскую культуру, природу, удаль и радушие.
При звуке «Россия» мне, уже взрослому (и, кажется, не только мне), представляется прежде всего не трепетная берёзка, не славная синева Байкала, не гагаринская улыбка, – но мерзлота под коростой тундры, ледовитое гостеприимство Игарки и Колымы, и – как апофеоз (вспомним верещагинский «Апофеоз войны») – горы откопанных черепов в Катыни, на Бутовском полигоне, в Петропавловке, везде и всюду.
И, главное: вязкий, кровяной, принудительный воздух казённой пыточной камеры.
Русская жизнь – неотступная пытка. С короткими перерывами, перекурами для опричников, преображенских семёновцев, охотнорядцев, комиссаров и прочих сотрудников, – и (для причастных) обрывается она только заодно с жизнью. Пытка – наши дорóги, жилконторы, вооружённые (от сапог до зубов) силы, суды, исправительные заведения, лечебницы и погосты.
Те, кто выжил в русском ХХ веке, до смерти не позабудут о коммуналках, бараках, казармах и прочих культовых заведениях. Об отсутствии или нехватке пищи, обуви и одежды. О всенародном искоренении верующих, аристократов, анархистов, крестьян побогаче и просто крестьян, социалистов, протестующих, сомневающихся, подозрительных по национальному, интернациональному и многим другим показателям… И не только всех перечисленных (а перечислены далеко не все), но их родни, друзей, возлюбленных, сослуживцев…
Да, эпохи кровавых пиршеств перемежаются годами условно-досрочного смягчения нравов: оттепелями, перестройками и т.д. И тогда (по наблюдению Станислава Ежи Леца) людоед начинает пользоваться ножом и вилкой. А это – прогресс. Правда, скоро выясняется, что столовые приборы – не худшие орудия казни, чем топор и петля.
Зато нашему обывателю присуща высшая державная доблесть: взирать на мир с позиции людоеда, даже если сам ты в лучшем случае – мелкая буковка из его меню. Наше безумие – этот выбор: быть на стороне палача. Зато ведь он наш, Наш Палач! Это уже очень многое объясняет! Он вдоволь напитался нашим духом, с нами и среди нас возмужал и остервенился, знает нам цену и заслуженно лупит своих, но зато и чужим достаётся!
Мне выпало часто и подолгу жить среди этих чужих. Иногда поневоле случается видеть себя и своих чужими (если такое возможно) глазами. Упаси, Господи. Но эти минуты – то ли прозрений, то ли наитий – не ослепляют и не оглушают, они наделяют иным пониманием родства и причастности. Искалеченные, обожжённые, изнасилованные российским мессианизмом, ближние народы и люди на удивление добры и терпимы к нам. И на вопрос, как обращаются с нашими русскими у меня в Литве, в отвечаю: «По-разному. Но в целом – намного лучше, уважительнее, чем в России».
Державному патриоту пó сердцу, когда его, семью его, друзей и соседей его мордуют, чернят и бесчестят, – и пусть это навсегда пребудет военной тайной русской души. Но разве мы вправе требовать и ожидать, чтоб и другие вокруг – исходили в ответ благодарностью и восторгом?
Сидеть бы потише, не ворошить и не возникать. Но, как писал Хомяков:
…быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов он судит строго,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
В судах черна неправдой чёрной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мёртвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
Диагноз. Однако со времён Хомякова мы сделали не один победительный шаг вглубь любимой трясины. Сусанины учатся навигатским премудростям – на нас, и таких вожатых всегда в избытке. Но герой-патриот (из давней сказки «Жизнь за царя») знает путь лишь в одну сторону, а из болота кто же возьмётся отчизну тянуть? Варяги? «Варяг» и примкнувший к нему «Кореец» уже никого никуда не сумеют отбуксировать. А если сумеют, тогда опасаюсь, что путь из кровавой топи вновь пройдёт по чужим, неповинным землям. «Лучше лежать на дне». Планета дороже.
Осип Мандельштам в «Петербургских строфах» писал о России, что она «чудовищна, как броненосец в доке». Этот .doc всемирно известен – расстрельные списки, которым не видно конца. Гибель за царя, за генсека и родину – вот нам награда. А лучшее пожелание в жизненном странствии: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой. И на зеркало, на зерцало петровское неча пенять.
Знаменательно, чем более высока степень чудовищности – тем горячее экстаз патриота. Это что – христианская добродетель? Поэт Борис Чичибабин говорил напрямик, но – человеческим голосом, а кругом фанфары, литавры! – и я боюсь: его ужас почти никому не слышен. Вот он, в «Проклятии Петру»:
…От крови пролитой горяч,
будь проклят, плотник саардамский,
мешок с дерьмом, угодник дамский,
печали певческой палач!
Сам брады стриг? Сам главы сёк!
Будь проклят, царь-христоубийца,
за то, что кровию упиться
ни разу досыта не смог!
…Будь проклят, ратник сатаны,
смотритель каменной мертвецкой,
кто от нелепицы стрелецкой
натряс в немецкие штаны...
Один уважаемый мною мыслитель полагает, что виной всему – крестьянская община, иначе говоря: торжество круговой поруки. Видимо, так же думал и Пётр Столыпин. И непонятно, за что его боготворят позднейшие державники: мало кто сделал больше для разрушения старины, для торжества личностного, неподневольного, хуторского мира в ущерб угарному коллективизму, стадной соборности. Уводя здорового, работящего труженика за Урал, Столыпин приближал его к Европе, от холопского надрыва – к основательному, рассудительному созиданию. К норме. Но – вот уже сотню лет мы всё топчемся по кромке трясины.
Не знаю, отчего так ярятся наши цидофилы (поклонники и последователи родных убийц) , вспоминая слова американского президента о России. Империя зла. По-моему, излишне почтительно, однако слабо сказано. Инкубатор зла! Возлюбленные вожди – князья, цари, императоры, секретари и генералиссимусы – убили столько нас, что мёртвые, искалеченные, окровавленные тела можно взгромоздить до Луны. Русь, вочеловеченная Россия – их (да и наш) самый верный и ненавистный враг. Не потому ли Иван IV под улюлюканье присных утопил в крови Новгород, измордовал Псков, ополчился на пол-России? Не русские – им нужны покорные, смерды, холопы. Не человека они видят и любят, но – чин, благочиние, подчинение.
Почему я упорно твержу – «они»? Мы.
Иногда, ужаснувшись, мы начинаем юродствовать и грезить о национальной идее. Думаю, что (если мы всё-таки христиане, если нет ни эллина, ни иудея) национальных идей не бывает. Десять заповедей – вот кодекс, которого всем нам (включая неверующих) хватит до скончания света.
Матери нас учили лгать? Отцы наставляли – пресмыкаться и прислуживаться? Откуда мы все берёмся – восторженные, истерические поборники «своего»? Разве пристало нормальному человеку кричать (не о достоинстве, о нём не кричат) о своих достоинствах? О собственной выдающейся роли в освобождении ближних и дальних стран, о героическом принуждении к братской любви своих и чужих народов, о нашем особом пути, которого не понять никаким умом… Человек, вопиющий на миру «я великий, я несравненный, непостижимый, а вы – пигмеи, супостаты, скоты!» – разве заслуживает любви, уважения, понимания? Его самая вероятная аудитория – сумасшедший дом.
Но держава привычно трубит о своём (былом и грядущем) величии. И мы не горим от стыда. Тлеем, коптим от избытка национальной гордости. За неимением обыкновенной.
Мы отлично знаем, какова российская жизнь. Как нас изводят, изничтожают сановники, чиновники, блатари, околоточные, мытари, садисты-военные… И мы, раздвигая свои пределы, несём соседям не избавление, не Толстого, Дягилева или Прокофьева, – а родимое варварство. Бунин и Ахматова – так же чужды и ненавистны российской власти, как Рауль Валленберг.
Пусть все отведают наших имперских бредней? Поздно, поверьте – эти «все» давно и безвозвратно напробовались. Им (и нам) привычно мечтается быть подальше от ненасытной русской идеи. Что для нечисти, нежити благо – для живых смерть.
Как быть? Как отделаться, отделиться от этой черни, торжествующей во Кремле и на той несчастной земле, которую он сам себе прирезал? Как нам, рабам, открестить изуверскую, гнусную русскую власть – от России, отодрать от себя смрадный нимб мнимой избранности? Как увидеть в любой женщине – чью-нибудь мать? В мужчине – брата, отца или сына? Как нам ещё породниться?
Быть не русскими, не россиянами, но – землянами, но – людьми друг другу. А до того и для того – назвать вслух все свои преступления. Помнить, что не покаявшийся – вдвойне преступник. Что пользующийся плодами убийства – сам сродни душегубу. Достойно ли – именовать награбленное своим и удивляться, почему же Калининград так разительно не похож… да нет, не на Кёнигсберг, а на любой счастливый, нормальный город? Не германцам – нам это кровно необходимо: вернуть им отобранное, отсечённое, неусвоенное. Не будет ни удачи, ни счастья с бандитским уставом в чужой обители. И никогда никакие Курилы нам не станут своими. Ничем, кроме нахрапа, мы не можем их привязать.
Аргументы «они первые начали» или вечное «наших бьют» – оставим дворовой шпане. Если мы на самом деле мечтаем о мировой славе. Редко бьют, увы.
Уже цитированное стихотворение Хомякова заканчивается так:
…О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!
Исполинская, павшая нá сторону, замшевшая матрёшка с едва различимым узором на непомерных боках, но с ядерной накачкой... В испуге остановившийся пешеход гадает: какая из её нутряных сокровенностей – та самая неваляшка? Кто и что её делает Ванькой-встанькой или Манькой-встанькой? Редкая птица-тройка долетит или доскачет до середины этого сфинкса с его древней загадкой. А долетит – и поймёт: дальше правит иная (особая) тройка (НКВД), и велит она этапом, изнемогая, брести в рабском виде. Если ты (скажи им ещё спасибо) живой. И сколько ещё этому всему тянуться?
Поможет ли нам, а более нас – всему изумлённому окрестному мирозданию, –долгожданная и давно неотложная дезинфекция, десталинизация, дебольшевизация, десервилизация? Сумеем ли сами себя вскрыть, выпотрошить, проклясть и тем самым обеззаразить, очистить – от лизоблюдства, мерзкого страха перед всевозможными паханами (неважно, в чём они нам явлены – в прохарях, френчах, костюмах-тройках, рясах или дзюдоистских кимоно), большой лжи и мелкого нескончаемого вранья...
Уберечься и детей уберечь от подобной России – от нескончаемого растления. Когда нам достаётся от славы – тщеславие, взамен гордости – гордыня, под видом силы – насилие. А вместо братства – рабство. Рабы, отмечающие юбилей независимости... Холопы, обучающие других вольности. Нечисть, рассуждающая о чести.
Чем следует постоянно заниматься – так это чисткой своих сараев, санацией душевных и нравственных свалок.
Мы безмерно виноваты перед природой, планетой, людьми, самими собой.
Пусть даже ничего уже не спасти, – расплакаться и покаяться никогда не поздно.
Прав оказался русскоязычный Булат Окуджава:
Ничего, что поздняя поверка.
Всё, что заработал, то твоё.
Только жаль вот – родина померкла,
Что бы там ни пели про неё.