Все они нездешние, все полюбили Вильнюс детьми, заочно и навсегда. Потому что она, эта их Книга — про Вильнюс. Точнее, про девочку, которая жила в нем век назад.
«Я у мамы и папы одна. Ни братьев у меня, ни сестер. И это уже — пропащее дело! Даже если у нас еще родится кто-нибудь - мальчик или девочка, все равно, — мне-то от этого никакого проку! Мне сейчас уже девять лет, а им будет — нисколько. Как с ними играть»
Так начинается трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль». Время действия — рубеж веков. Место — довоенная, дореволюционная Вильна.
Люди Книги — сыщики и следопыты. Ищут фамилии и адреса. У каждого героя «Дороги» есть прототип. Каждое место можно найти на карте. И когда я сказал, что еду в Литву, другие люди Книги всполошились: обязательно, говорят, найди тот дом. Дом на улице Новой, где жила главная героиня, Сашенька Яновская — Александра Бруштейн. И я нашел. Сейчас это угол Islandijos и Vilniaus. Мемориальной таблички там нет. На фасаде свежая краска. Отсюда Сашенька каждый день ходила в институт, и я следую за ней знакомой дорогой, иду медленно, глазея на каждую витрину, как она глазела. Жаль, на улице Traku давно уж нет того чайного магазина.
«В этом магазине у меня есть друг, и мне совершенно необходимо показаться ему во всем великолепии коричневого форменного платья, ученического фартука, моего нового ранца с книжками — ну, словом, во всей блеске. Этот друг мой — китаец, настоящий живой китаец Ван Ди-бо. Его привезли в прошлом году специально для рекламы — чтоб люди шли покупать чай и кофе только в этот магазин. И покупатели в самом деле повалили валом. Всякий покупал хоть осьмушку чаю иди кофе, хоть полфунта сахару —и при этом глазел на живого китайца. Так и стоит с тех пор Ван Ди-бо в магазине с утра до вечера, рослый, статный, в вышитом синем китайском халате. Голова у него обрита наголо, только на затылке оставлены волосы, заплетенные в длинную косу ниже поясницы. Ох, мне бы такую!»
Институт, в который Сашенька ходила мимо чайной лавки — стал для всех советских школьников Хогвартсом. На самом деле это Виленское Мариинское училище на улице Dominikou. В 1956 году, когда вышла Книга, автор Гарри Поттера еще не родилась, а «Властелин колец» был далек от популярности. Но у послевоенного поколения был свой эпос: «Дорога уходит в даль». Книжная Вильна увлекательней, чем путешествие с хоббитом туда и обратно, и страшней, чем кровавые королевства «Игры престолов».
«Юлька отбрасывает в сторону тряпье, которое служит ей одеялом. При неверном, полосатом свете ночника я вижу Юлькины ноги. Конечно, это ноги. На них пальцы с ногтями, подошвы, все как у людей, и все-таки - ах, что это за ноги! Никогда я таких не видела. Худые, тонкие, как макароны, на щиколотках круглые опухоли, как браслеты, а коленки выпячены вперед и в стороны, словно вывихнуты. Я невольно подбираю ближе к себе мои собственные ноги. Как-то неловко, что они здоровые, могут бегать…»
Это про лучшую подругу Сашеньки. Однажды Юлька, излечившись от рахита, выходит из своего подземелья, подставляя тонкие ноги солнцу. В книге не сказано, где это происходит. Известно лишь, что там «юркая извилистая речка Вилейка огибает сад, делая около него петлю, перед тем как впасть в реку Вилию». Я нашел это место. Это парк Sereikiškių. Я сижу у излучины реки, давно изменившей имя, и радуюсь узнаванию. Глядя на цветную россыпь в небе, я вспоминаю, как в этом городе поднялся в воздух самый-самый первый воздушный шар.
«Возвещенный афишами полет Древницкого перебудоражил весь город! Кто может, покупает билет в Ботанический сад, чтобы видеть самый взлет воздушного шара с воздухоплавателем. У кого нет денег на билет, те карабкаются на деревья, на балконы, на крыши домов, на колокольни церквей и костелов. Мы идем в Ботанический сад всей семьей — и мама, и Поль, и Анна Борисовна, и я. Даже папе неожиданно повезло: его никуда не вызвали к больному, и он идет с нами. В Ботаническом саду, на большом кругу, где зимой устраивается каток, разожжен гигантский костер. Над костром тихо покачивается громадный матерчатый шар: он медленно наполняется нагретым воздухом, как спеющая ягода наливается соками…».
Людей Книги — одноименное сообщество в Живом Журнале — придумал журналист Юрий Васильев. Но эта масонская ложа, этот монашеский орден существовал задолго до ЖЖ. Культ Книги был настоящий, народный, без официальной поддержки и массовых переизданий. Бабушка читала книгу маме. Мама мне. Я прочитаю ее своим детям. Служители культа узнавали и узнают друг друга с полуслова. Пароль: «бедная Андалузия была несчастная страдалица». Отзыв: «пецарь рычального образа». Вам это чушью покажется, если не читали. Но те, кто бродит по Старому Городу с растрепанной книгой в руках, обязательно рассмеются.
«После этого несчастная страдалица Андалузия уже больше никогда, никогда не выходила замуж..." Все, — говорит Маня, дочитав "Страдалицу Андалузию". Тут из соседней комнаты раздается голос папы. Он, оказывается, лежал на диване и слушал все, что мы читали.
— Девочки! — говорит папа. - Я тут нечаянно услышал эти два произведения. По-моему, это бред. И знаете, что самое плохое? Это печальный бред!»
Книга смешная. Она же детская. Но и страшная тоже. А что поделать. Российская империя. Нищета. Неравенство. Антисемитизм. Зверства полиции. И все это — глазами ребенка. Взрослеет Сашенька Яновская, и вместе с ней рождается и взрослеет двадцатый век.
«Одни говорят, что на Анктоколе, другие — что на Большой Погулянке, — но все слухи сходятся на одном: на одной из улиц забастовщикам удалось сбиться в колонну. Они двинулись рядами по улице, подняли маленькое красное знамя и запели запрещенную правительством революционную песню. Тут на них налетели казаки. Наезжая конями на людей, казаки смяли шествие рабочих и пустили в ход нагайки. Песня оборвалась, красное знамя исчезло».
Я иду по Антоколю, льет бесконечный литовский дождь, темное что-то течет по асфальту, а я представляю брусчатку, и раненых людей на ней, и девочку, которая видела все это своими глазами.
«—Три аршина — это ведь маленький дом?
—Н-небольшой... — признает папа.
— Как же мы все там поместится?
— Нет... — неохотно роняет папа. — Я там буду один. Без вас.
— А мы?
— Вы будете приходить ко мне в гости... Вот ты придешь к этому домику и скажешь тихонько - можно даже не вслух, а мысленно: "Папа, это я твоя дочка... Пуговица.. Я живу честно, никого не обижаю, работаю, хорошие люди меня уважают..." И все. Подумаешь так — и пойдешь себе…»
Это они у Ратуши разговаривают. В конце 19 века там был театр, а место называлось Театральным сквером. К западу от него лежал еврейский квартал. Потом там сделали гетто.
«Папа мой, папа!.. Через пятьдесят лет после этого вечера, когда мы с тобой "кутили", тебя, 85-летнего старика, расстреляли фашисты, занявшие наш город. Ты не получил даже того трехаршинного домика, который тебе сулила Юзефа, и я не знаю, где тебя схоронили. Мне некуда прийти сказать тебе, что я живу честно, никого не обижаю, что я тружусь, и хорошие люди меня уважают... Я говорю тебе это — здесь».
Иногда по Старому Городу бродят странные люди с растрепанной книгой, и сами они растрепанные. Что-то бормочут по-русски, нервно листают страницы, вглядываются в таблички. Это хорошие люди, люди Книги. Вы обязательно покажите им тот сквер, где век назад маленькая виленская девочка обнимала папу.
