Во всем мире «освободительный поход» 1939 года считают вступлением СССР во II Мировую войну на стороне гитлеровской Германии (помню изумление моих однокурсников, которые в 1970-х вычитали это в Британской энциклопедии, что стояла на свободном доступе в университетской библиотеке). Советские радиостанции обеспечивали целеуказания германским самолетам, бомбившим польские города, советские артиллеристы корректировали стрельбу немецких батарей.
Вести войну на два фронта Польша не могла. На восточном направлении произошли только отдельные столкновения польских и советских войск. В конце концов, победители устроили совместный военный парад в Бресте, а затем подписали договор «О дружбе и границах», который зафиксировал раздел совместно оккупированной страны. На территории, занятой советскими войсками, оказались около 250 тысяч польских военнослужащих (в документах тех лет они проходили как «военнопленные»). Офицеры и генералы были размещены в Козельском и Старобельском «специальных офицерских лагерях».
В Старобельском лагере, кроме того, содержались крупные государственные чиновники, десятки профессоров, доцентов и преподавателей высших учебных заведений, несколько сотен инженеров, 12 армейских католических капелланов и главный раввин Войска Польского. На положении военнопленных там же находилось около 400 врачей, что само по себе являлось нарушением Женевской конвенции. В третьем лагере, близь Осташкова, содержались служащие польской полиции, жандармерии, пограничной службы и тюремной охраны.
Прошло полтора года. 15 июля 1941 года германские войска ворвались в Смоленск. Органы советской власти покидали город в такой панике, что бросили даже архив обкома партии. А у гитлеровцев было обыкновение разыскивать места массовых захоронений жертв НКВД и производить эксгумацию для демонстрации местным жителям. Пропагандистский эффект это производило безотказный.
На сей раз результаты вскрытия обнаруженных под Смоленском братских могил были таковы, что заставили оккупационные власти привлечь к изучению захоронений Международный Красный Крест. В марте 1943 г. было обнародовано заключение: в Катыни под Смоленском, у деревни Медное Калининской области и в 6-м квартале лесопарковой зоны под Харьковом похоронены расстрелянные весной 1940 г. органами НКВД офицеры и военные чиновники польской армии.
В общей сложности, жертвами массовых убийств, совершенных во исполнение опубликованного впоследствии решения Политбюро ЦК ВКПб от 5 марта 1940 г. стало не менее 21 857 тысяч человек. Это означает, что органы НКВД нанесли урон странам антигитлеровской коалиции в размерах офицерского состава примерно 20 дивизий польской армии, продолжавшей в изгнании вести войну с нацизмом.
Попытка польского руководства разобраться в случившемся привела к немедленному разрыву дипломатических отношений со стороны СССР. Вскоре после этого, 4 июля 1943 года, премьер-министр польского правительства в изгнании генерал В.Сикорский при странных обстоятельствах погиб в авиакатастрофе. В 1945 году Сталин добился того, что Польшу вместе с ее полумиллионной армией и флотом, которые воевали с нацистами с первого до последнего дня, не включили в число держав-победительниц II Мировой войны.
Советскую комиссию по предварительному расследованию «Катынского дела» возглавил В.Меркулов – тот самый, который осенью 1939 г. руководил операцией по «выявлению и изоляции вредных элементов» в Польше, а затем массовой «чисткой» в Западной Украине. В 1940 г. он входил в состав «тройки», занимавшейся подготовкой и утверждением расстрельных списков тех самых пленных польских офицеров и осуществлял главное руководство всей операцией.
Нетрудно предположить, каким образом генерал НКВД «расследовал» действия самого себя. Потом, для приличия, руководителем комиссии назначили известного нейрохирурга Н.Бурденко. Он и подписал заключение, которое стало позорнейшей страницей в истории отечественной судебной медицины. Судя по опубликованной переписке, у пожилого академика, участника русско-японской и I Мировой войн, просто не укладывалось в голове, что его соотечественники могут быть способны на столь подлое зверство.
Заключению «комиссии Бурденко» никто на свете не поверил, а в каждом польском костеле висит мраморная или бронзовая доска в память невинно убиенных соотечественников. Когда наступили перестроечные времена, ответственность за совершение данного преступления, согласно сообщению ТАСС от 13 апреля 1990 г. взяла на себя советская сторона. Польскому руководству были переданы списки расстрелянных и некоторые другие документы НКВД. Президент РФ Борис Ельцин 25 августа 1993 г. принес извинения польскому народу. До сих пор, однако, не утихают старания, вопреки фактам, «списать» расстрел военнопленных на немцев [см., например, альманах «Лубянка», вып. 6, 2007 г.] или любым другим способом снизить общественный интерес к этому делу.
13 июля 1994 г. руководитель следственной группы Главной военной прокуратуры России А.Яблоков вынес постановление о прекращении уголовного дела по катынскому преступлению «за смертью виновных». Согласно этому постановлению Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Калинин, Каганович, Берия, руководители и сотрудники НКВД, исполнители расстрелов были признаны виновными в совершении преступлений, предусмотренных уставом Нюрнбергского трибунала. К таким преступлениям относятся преступления против мира, военные преступления, преступления против человечности. Но уже через три дня, 16 июля 1994 г. Главная военная прокуратура и Генпрокуратура РФ отменили это постановление и передали «дальнейшее расследование» другому прокурору.
21 сентября 2004 г. Главная военная прокуратура РФ под давлением спецслужб снова прекратила дело «за смертью виновных», сделав это в тайне от общественности. А в марте 2005 г., главный военный прокурор РФ А.Савенков объявил секретными большинство материалов расследования, включая само постановление о прекращении дела и персональный состав виновных сотрудников НКВД. Неоднократные попытки родственников погибших опротестовать эти решения в судах различной инстанции успеха не имели. Потерпела неудачу даже попытка «реабилитации» расстрелянных военнопленных, хотя эти жертвы умышленного массового убийства вряд ли в ней нуждаются.
Истинная причина упорства доперестроечных советских, и послеельцинских российских властей в попытках любым способом отделаться от катынской истории заключается в том, что убийство пленных является не эпизодом политических репрессий, и не актом геноцида, а одним из военных преступлений, совершенных высшим руководством СССР в годы II Мировой войны. Признание в совершении таких преступлений с точки зрения советских и постсоветских казенных патриотов намного страшнее нынешнего позора и потери лица в глазах мировой общественности.
В жизни каждой страны бывают как славные, так недостойные страницы. Предлагаемое российскому народу официальное отношение к собственной истории заключается в гордости за имперскую и советскую «державность», оправдании всего, что можно хоть как-то оправдать и отрицании всего, что оправдать никак невозможно. Это оборачивается кощунством: «гордость» за всю, без разбора, отечественную историю приводит к тому, что под ярлык «наше общее славное прошлое» вместе попадают, например, катынское преступление и героическая оборона Брестской крепости.
Прямые аналогии с «катынским делом» возникают при анализе некоторых морских операций советских подводников вроде действий в Черном море подводной лодки Щ-213 под командованием старшего лейтенанта Д.Денежко. До своей гибели в октябре 1942 г. она успела совершить пять боевых походов, во время которых одержала всего две «победы». 23 февраля 1942 года в районе пролива Босфор она потопила нейтральный турецкий парусник «Чанкая». Через сутки на дно отправилось шедшее под панамским, также нейтральным, флагом парусно-моторное судно «Струма», которое перевозило евреев-беженцев из Европы в Палестину. В результате погибло 768 человек, в основном, стариков, женщин и детей. Ради чего были потоплены обе несчастных нейтральных шхуны, остается неизвестным. До сих пор в отечественных источниках при описаниях этих эпизодов лодка Щ-213 обычно стыдливо упоминается как «неизвестная».
«Неизвестными» долгое время объявлялись и советские подводные лодки С-6, С-8, Щ-317, потопленные в 1941-1942 годах ВМС нейтральной Швеции в своих территориальных водах. Подлодка Щ-305 была потоплена в шведских водах финской субмариной, также нарушившей нейтралитет соседа. СССР отказывался признать принадлежность погибших подлодок, а их экипажи были объявлены пропавшими без вести, что отнюдь не облегчало жизнь родственникам погибших моряков. «Неизвестность» продолжалась до того, как шведские водолазы в 1999 г. обследовали корпус С-8 на дне Балтийского моря возле побережья острова Эланд, а Щ-305 – в 2007 г. в Ботническом заливе.
30 января 1945 года подлодка С-13 под командованием капитан-лейтенанта А.Маринеско неподалеку от Гдыни торпедировала немецкий транспорт «Вильгельм Густлоф». На его борту было примерно 9000 пассажиров, преимущественно гражданских беженцев, включая персонал и пациенток городского родильного дома. От какой именно участи все они бежали, с убийственной откровенностью рассказано в упомянутых выше книгах Н.Никулина и Л.Рабичева, которые воевали как раз в этих местах. Спустя несколько дней С-13 потопила санитарный транспорт «Штойбен», на борту которого находилось около трех тысяч раненых.
Не нужно питать иллюзий: на месте капитана Маринеско в 1945 году, ровно то же самое, скорее всего, сделал бы любой немецкий, английский, американский, японский или польский подводник. Упрекать задним числом во всем, что тогда творилось, рядовых моряков было бы глупостью и ханжеством. Но за поощрение подобных «подвигов» своих подчиненных отбыли по приговору Нюрнбергского трибунала многолетние тюремные сроки германские гросс-адмиралы К.Дениц и Э.Редер. В прочих странах о подобных случаях стыдливо помалкивают. И только у нас убийство тысяч гражданских лиц и раненых военнослужащих официальная пропаганда возвела в ранг героизма – вопреки возмущению многих моряков и историков флота.
Первоначально, кстати, действия подводной лодки С-13 получили более адекватную оценку: капитана Маринеско наградили орденом, выплатили ему «призовые» соответственно тоннажу потопленных судов, и попытались замять всю эту некрасивую историю. Сам А.Маринеско упорно утверждал, ссылаясь на судовой журнал, что из-за плохой видимости он просто перепутал сантранспорт «Штойбен» с военным кораблем. Разговоры про «атаку века» и «подводника № 1» начались три десятилетия спустя. Сначала - на «закрытых» армейских и флотских политбеседах. Потом - в художественной литературе, прессе, и, наконец, с государственных трибун. Для вящей убедительности, погибших на «Густлофе» мальчишек-кадет посмертно объявили «отборными экипажами германских подводных лодок», а раненных солдат со «Штойбена» - «вооруженными до зубов эсэсовцами».
Хуже всего то, что жертвами военных преступлений в СССР нередко оказывались собственные граждане. Сталинские депортации по этническому признаку признаны и осуждены как проявления политического террора и геноцида. Однако, акции вроде депортации чеченцев, ингушей, балкарцев и представителей других кавказских народов в 1944 г. обеспечивались не какими-то специальными «зондеркомандами», а снятыми с передовой боевыми частями.
То же самое касается высылки в Сибирь ингерманландских финнов из зоны ответственности Ленинградского фронта в 1942 г. Эти крестьяне представляли собой остатки коренного финского населения Ленинградской области, уцелевшие после всего, что органы НКВД творили там в 1930-е годы. Оказавшись внутри блокадного кольца, сельские жители, благодаря приусадебным хозяйствам все же терпели несопоставимо меньшие лишения, чем население вымиравшего от голода Ленинграда. И вот тысячи этих, относительно здоровых людей, вывозили по «Дороге жизни», чтобы затем отправить на Колыму погибать от цинги и пеллагры. Вывозили на тех самых «полуторках», в которых не нашлось места матерям обоих моих родителей, сестрам отца и бесчисленному количеству других, вечная им память, обитателей Пискаревского мемориального кладбища.
Участие в подобных «боевых действиях» кадровых воинских частей, безусловно, делало эти акции военными преступлениями. Такой вывод следует из основополагающих документов, составленных, кстати, при советском участии: уставов Международных трибуналов и Закона Контрольного Совета для Германии от 5 июня 1945 г.
Руководство СССР и само рассматривало массовые репрессии по этническому признаку как военные операции. Не случайно руководителей «чечено-ингушской» депортации маршала Советского Союза Л.Берия и генерал-полковника В.Абакумова наградили за нее полководческими орденами Суворова I степени, как если бы они освободили город Грозный от германской оккупации. Особо был отмечен генерал-полковник Б.Кобулов: за операцию по выселению чеченцев и ингушей его тоже наградили орденом Суворова I степени, затем - орденом Красного Знамени за операцию по депортации из Крыма татар, болгар, греков и армян, орденом Отечественной войны I степени - за руководство выселением турок, курдов и хемшинов из Грузии.
Напомним, что точно такой же состав военных преступлений привел в Нюрнберге на виселицу германских военачальников такого же ранга - фельдмаршала В.Кейтеля и генерал-полковника А.Иодля. Осудили этих, а также других германских генералов не за то, что они проиграли войну, а за то, какими методами они ее вели. Некоторых отечественных военных преступников, в том числе, Абакумова, Кобулова, Берию и Меркулова, после смерти Сталина тоже расстреляли; другие как, например, генералы П.Судоплатов и Н.Этингон, отбыли длительное заключение. Судили их, однако, не за реальные военные преступления, а по липовым обвинениям, в том числе, в шпионаже и «заговоре с целью захвата власти». Преступлений против человечности советское правосудие им не инкриминировало.
В поисках исторической памяти
Военный союз «нейтрального» СССР и гитлеровской Германии на первом этапе II Мировой войны не ограничивался только агрессией против Польши. Он включал и взаимодействие военно-морских сил. Из Германии в СССР был переправлен почти что достроенный тяжелый крейсер «Лютцов», переименованный в «Петропавловск» (впоследствии, во время ленинградской блокады, 203-мм орудия этого корабля создали германским войскам немало проблем). В начале войны боевые корабли Кригсмарине пользовались прямой советской оперативно-тактической помощью.
Примером является передислокация из Атлантики в Тихий океан рейдера (вспомогательного крейсера) «Комет» в июле-сентябре 1940 г. Этот бывший торговый пароход, оснащенный артиллерийским и торпедным вооружением, был предназначен для перехвата и уничтожения гражданских судов противника. Никто никого не обманывал: германский морской атташе в Москве Н.фон Баумбах предварительно испросил согласия и получил разрешение на проводку Северным морским путем «немецкого вспомогательного корабля с военным экипажем».
Часть пути из Балтики в Баренцево море «Комет» прошел под «нейтральным» советским флагом, маскируясь с помощью бутафорских надстроек, под ледокольный пароход «Дежнев». Через Арктику его последовательно вели ледоколы с «говорящими» названиями «Ленин», «Сталин» и «Каганович». По документам видно, что простые моряки и работники береговых служб выполняли приказ руководства с неохотой, доходившей до прямого саботажа. Тем не менее, «Комет», вновь под советским флагом, проследовал в Берингово море, где силами Тихоокеанского флота была проведена разведка на предмет присутствия кораблей «враждебных Германии государств».
О ценности всего этого «акта дружеской помощи» свидетельствует история второй попытки «Комет» прорваться на океанские просторы, на этот раз западным путем, предпринятой в 1942 г. Тогда рейдер добрался только до пролива Ла-Манш, где и был потоплен вместе со всем экипажем английскими торпедными катерами. Если отвлечься от морской романтики, то за всей этой историей откроется прямое соучастие руководства СССР в еще одном преступлении, каковым является военно-морское рейдерство с присвоением флагов нейтральных государств.
Военные преступления не имеют срока давности и существуют все правовые основания для проведения следствия по ним и в настоящее время. Обычная в таких случаях отговорка об отсутствии за давностью лет живых потенциальных обвиняемых неубедительна. В соответствии с прецедентом Нюрнбергского трибунала, суд может дать квалификацию действий не только физических, но и юридических лиц - например, государственных учреждений и других организаций, официальные и влиятельные правопреемники которых сейчас функционируют в России. Не потому ли в отечественных энциклопедиях странным образом отсутствует статья «Военные преступления», а стенограмма Нюрнбергского процесса так и не была полностью опубликована на русском языке? Впрочем, как показывают прецеденты вроде пресловутого дела полковника В.Буданова, современная российская юстиция вообще не способна оперировать подобными категориями.
А вот советские цензоры, судя по всему, это прекрасно понимали. После войны у старых генералов случались алкогольные срывы и сердечные припадки на почве общения с «литконсультантами», подгонявшими их мемуары под официальный шаблон. Не подцензурные воспоминания тех, кто пережил войну на передовой, ждала другая участь. Как заметил в письме Н.Никулину писатель-фронтовик Василь Быков, «такое из редакций и издательств не возвращалось, а передавалось в КГБ». Даже более чем приближенный к власти литератор Константин Симонов так и не смог при жизни полностью опубликовать свои фронтовые дневники. По той же причине автобиографическая повесть другого военного корреспондента и не менее официозного поэта Евгения Долматовского «Зеленая Брама» вышла отдельной книгой только в «перестроечные» времена.
В результате, среди залежей мемуарной литературы о Великой Отечественной войне почти нет достоверных исторических источников. Куда чаще возникают сомнения в реальной принадлежности «воспоминаний» людям, чьи имена стоят на обложках. Писатель Георгий Владимов вспоминал в эмиграции [Г.Владимов. Интервью журналу «Форум». В кн: Бремя свободы. «Вагриус» Б М., 2005, с. 176]: «В молодости я зарабатывал деньги писанием книг за генералов. Тогда Воениздат затеял огромную серию «Военные мемуары». […] Я думаю, эта серия была задумана не для раскрытия правды, а для сокрытия ее. Все, что у генералов накипело, о чем они жаждали рассказать, старались «канализировать», бушующее море заключить в цензурные берега. […] Но случалось, едва я хватался за карандаш, мои генералы бледнели: “Что вы, это не для записи! Это так, между прочим” Они, прежде всего, сами себе стали цензорами».
В наши дни, по мере ухода ветеранов, тема войны рискует окончательно превратиться в вотчину неосталинистов и объект политического мародерства. Достаточно вспомнить инквизиторский психоз по поводу школьных учебников и общей концепции преподавания истории России или запредельную по конъюнктурному цинизму «парламентскую дискуссию» о статусе Знамени Победы. Можно себе представить, что сказал бы по поводу проявлений депутатского патриотизма водрузивший этот штурмовой флаг над Рейхстагом отставной сержант Мелитон Кантария. Эпилог жизни престарелого героя битвы за Берлин, умершего в конце 1993 года на положении беженца, прошел под российскими бомбежками и артобстрелами в осажденном Сухуми.
Впрочем, ему, в отличие от многих других грузинских ветеранов Великой Отечественной Войны, все же посчастливилось выбраться оттуда до начала резни, устроенной захватившими город абхазскими сепаратистами при попустительстве российских войск. А недавно один высокопоставленный генерал, лично и по полной программе «отметившийся» в тех событиях, призвал сажать в тюрьму всякого, чье мнение о роли СССР во II мировой войне отличается от его собственного. Это не совпадение, не случайность, а страх перед «призраком Гааги», помноженный на типичную для российских силовиков боязнь «неконтролируемых ассоциаций».
В атмосфере подобной истерии важен негромкий, но твердый голос последних живых участников войны. Хотелось бы, чтобы прецедент с изданием мемуаров Н.Никулина и Л.Рабичева получил продолжение, поскольку в рукописном «обороте» долгие годы находится немало доступных лишь специалистам воспоминаний о войне. Примером является «Рассказ Ивана Никонова» - включенные в другую книгу в виде нескольких многостраничных цитат отрывки записок бывшего офицера 2-й ударной армии, разбитой в окружении совсем близко от тех мест, где воевал сержант Никулин. [Рассказ Ивана Никонова. В кн: Коняев Н. Власов: два лица генерала. М., «Вече», 2003, с. 62-103]. Сходство обоих источников в описании мельчайших подробностей фронтового быта и взаимоотношений между людьми указывает на их историческую достоверность, столь редкую в отечественной литературе о войне.
«Честный рассказ о наших неудачах и жертвах, ошибках и глупостях, вовсе не умаляет величие Победы, а наоборот, показывает, какой дорогой ценой она досталась» - взывает к совести и разуму соотечественников Н.Никулин.
Пословица «Победителей не судят» справедлива только отчасти. Отличие II Мировой от всех предыдущих войн, которое вело человечество в том и заключается, что ее события подвергаются не только научной или политической, но и моральной оценке. Не имеет смысла спустя 65 лет подвергать такой оценке действия отдельных фронтовиков, которые воевали, как могли и вели себя так, как им разрешало начальство. Наиболее мужественные из них судят себя сами. Об этом пишет Л.Рабичев: «Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения, но, вероятно, и всего человечества. Это частный случай, фрагмент преступного века, и с этим, как с раскулачиванием тридцатых годов, как с Гулагом, как с гибелью десятков миллионов безвинных людей, как с оккупацией в 1939 году Польши — нельзя достойно жить, без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни». Моральной оценке без срока давности подлежат те, кто принимал решения и сама система принятия этих решений - государственный строй, банкротство которого кое-кто до сих пор еще называет «величайшей геополитической катастрофой».
P.S. А тем временем снова приближается 9 мая, и на улицах российских городов скоро опять начинают раздавать всем желающим Георгиевские ленты – наградные знаки воинской доблести, тем самым превращая в самозванцев миллионы жителей огромной страны…