– Как вы, Василий, узнали, что придется ехать в Чернобыль?
– Меня туда увезли на первом рейсе из Кедайняй. В субботу, 15 июня вечером, в мою дверь постучал офицер. Дверь открыла жена, она была беременна. Офицер сообщил, что ищет Василия Рысакова. Когда я подошел, мне сказали, что утром я должен ехать в Чернобыль, там произошел взрыв на АЭС. Больше ничего не сказал, только то, что проведу там 6 месяцев. Со мной из Кедайняй уехали 83–85 человек.
– Как реагировала семья? Близкие?
– Все были обеспокоены. Жена пыталась найти хоть какой-то выход, сделать что-то, чтобы мне не пришлось ехать. Меня не спасла и беременность супруги. Жена ходила в комиссариат, просила, но ее просьбы остались без ответа. Пришлось ехать.
– Какие были ваши первые впечатления на месте? Как там все выглядело?
– Птиц над головами мы не видели, животных осталось совсем мало. Только слонялись одичавшие бездомные собаки. Они были голодные. За корку хлеба они перегрызали друг другу глотки. Шла борьба за выживание.
На въезде в Чернобыль запомнились огромные жуки-навозники, которые лежали на дороге. Техника давила их колесами. Стоял неприятный запах. Чуть дальше на дороге лежали мертвые небольшие ужи, они выбрались на суши из зараженного радиацией пруда.
Но самое необычное явление наблюдалось в начале сентября. Над нами летали огромные осы, которые роями перелетали с места на место. Природа, деревья, были такими же, ничем не отличались от литовским.
Но я запомнил как выглядели грибы. Они были невероятно большие. Странно и то, что их не ели черви, на них не было жуков, были целехонькие.
В соседних деревнях росли помидоры размером с капусту. Они весили больше килограмма. Конечно, военные конфисковывали такой урожай, чтобы он не попал на рынки. Людей хотели защитить от радиации.
– В каких условиях вы там жили?
– Мы жили в 30 км от Чернобыля и в 8 км от реактора. Мы жили в огромном палаточном лагере. Как только мы приехали, стали ставить палатки - каждая на 9 человек. Мы ставили их сами.
Вокруг палаток рыли канавы, а внутри палаток уровень земли должен был быть выше. Это делали для того, чтобы в случае дождя, вода стекала вниз, а не скапливалась внутри палаток. В палатках мы спали на обыкновенных наполненных ватой матрацах.
– Сколько было палаток?
– Все, кто приехал служить в Чернобыль поселились в частях по месту жительства. Часть, в которой были литовцы, называлась "Прибалтийской частью", здесь же жили латыши и эстонцы. Только в нашей части было 120 палаток. Между собой мы говорили как по-русски, так и по-литовски.
– Что вы ели? Откуда вам привозили еду?
– Кормили работавших там очень хорошо. Нам все давали. Часто мы даже не могли съесть все, что нам давали. Были разные фрукты, питьевая и минеральная вода, консервы, овощи. Еду нам привозили из других городов. Все, что было на столе, не было из радиоактивной зоны.
– Что вы делали в Чернобыле?
– Основная работа, которую я выполнял, была сложной. 30 мужчин, которыми я командовал, строили запруды, которые соединяли один берег Ужа с другим. Это нужно было, чтобы зараженная вода не попала в другие водоемы. Уж впадал прямо в Припять, поэтому радиоактивную воду приходилось фильтровать при помощи щебня и песка. Строили много таких мест для фильтровки воды.
Одни строили запруды, другие замеряли радиацию, третьи уничтожали радиоактивный мусор.
– Кто мог попасть на крышу реактора? Как вас защищали от радиации?
– На крыше были все, кто работал в Чернобыле. Каждый из нас поднимался туда по разу и мог пробыть не больше 4 минут. За это время надо было взять графит, который "выплюнул" реактор и бросить его назад. Одновременно на крышу могли подняться четыре человека.
От радиации мы защищались толстым слоем свинца. Свинцовая защита была на поясе, ее толщина составляла 12 см. Защита была и на груди. Голова и дыхательные пути были защищены иным способом. Это были простые противогазы, защищавшие от дыма из реактора. Помню, что много этого дыма не было, но его было достаточно, чтобы видеть поток.
Чтобы защитить от падения в реактор, в противогазах стекла искажали вид, казалось, что все вещи находятся ближе. Место взрыва реактора мы называли "зоной". Сам реактор напоминал кострище, шел дым, а каждые несколько часов происходили выбросы графита, который мы сбрасывали назад. Это как костер, но без огня. Еще одно отличие - его ничем нельзя было потушить.
– Как вы избавлялись от радиоактивных вещей?
– Военные ходили по домам и замеряли уровень радиации. Там было много разных радиоактивных вещей. Вещи были самые разные – от домашней утвари до детских игрушек. После проверки в заброшенных домах, военные выбрасывали вещи из окон в специальные контейнеры, Потом эти контейнеры плотно консервировали и закапывали в землю. Там они находятся и сейчас. Земля должна очистить их от радиации, а на это надо много времени, несколько сотен лет.
– Умирал ли кто-то во время этой службы?
– Смертей было немного. Мы все защищались от радиации. Однако я все же видел две смерти. Один мужчина был из Эстонии, другой - из Латвии. Об этом я много рассказать не могу, поскольку мы мало говорили о последствиях, о том, что происходит в зоне, мы были запуганы. С болтунами быстро расправлялись. Однако те двое мужчин явно скончались из-за радиации. Они скончались, едва вернувшись из "зоны". Возможно, они задержались на крыше реактора, не соблюдали правила, я точно не могу сказать.
– Власти сообщали вам о происходящем в Чернобыле? Делились ли вы между собой информацией?
– Многое было в тайне. Никто ничего не говорил. Что сам видел, то и понимал. Конечно, были те, кто говорил об определенных событиях, несмотря на то, что это было опасно. С такими власти поступали, как хотели и как тогда было принято – было насилие и агрессия.
– Повлияла ли на ваше здоровье эта поездка? Есть ли последствия?
– Когда мы ехали в Чернобыль, нам поменяли военные билеты. Тогда власть хитро скрыла время нашего пребывания там и количество полученного облучения. Я из простого рядового стал младшим лейтенантом, другим тоже не жалели повышений. Но по сути это сделали, чтобы скрыть, что мы находились в опасной для здоровья зоне.
Я должен был служить там всего несколько месяцев, организму и этого было много. Но каждый месяц записи аннулировались. Даже когда я вернулся домой, в документах не было написано, какое облучение я получил.
Я вернулся домой и почувствовал себя плохо. Поднялась температура, состояние ухудшилось. Организм был в шоке, попав в чистую среду. Конечно, больше всего это был результат радиации. К нам пришла жившая по соседству врач. Я оказался в больнице, а потом в санатории. У меня стало повышаться давление, шла носом кровь. Начались проблемы с суставами. Я обращался к врачам. Кровь носом шла в течение 5 лет после возвращения. Если это происходило по ночам, замечал только утром.
– Могли ли вы, вернувшись, рассказывать об увиденном?
– Точно нет. Я вернулся через 4 месяца. За это время я много видел – и хорошее и плохое. Однако рассказывать ни о чем нельзя было. Мы подписали документ, который обязал нас молчать 10 лет. 10 лет мы не могли иметь детей.
Правила ужесточили после одного происшествия, когда вертолет зацепил стоявший у реактора кран. Весь экипаж вертолета погиб. Люди упали в реактор и рядом с ним. Власти старались поскорее забыть о таких вещах.
– Как изменилась ваша жизнь после возвращения в Кедайняй?
– Было такое, что люди, узнав, что я был в Чернобыле, боялись подходить ко мне. Думали, что я радиоактивен, что заражу их. Но тут нет ничего странного, люди мало знали о Чернобыле.
Я также получил награду за службу. Мне ее вручили на работе. Приказ о награждении был подписан 26 декабря 1986 г., мне награду вручили в апреле 1987 года. В Литве за службу в Чернобыле награду получили всего три человека.
Мне также дали квартиру, не сразу, через два года. Мы с семьей могли выбрать даже этаж. Конечно, мы стояли в очереди на жилье, однако моя служба в Чернобыле ускорила этот процесс.
