О преступлениях советской власти повествует сборник научных публикаций "Массовые репрессии в СССР в исторических исследованиях и коллективной памяти", представленный в конце декабря в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе.
Содержанием объёмного фолианта стали тексты белорусских, украинских, польских и российских исследователей проблематики советских репрессий 1920-1980-х гг. В центре внимания историков оказались события так называемого "Большого террора" 1937-1938 гг., уничтожение крестьянства во время "кулацкой операции" ГПУ-НКВД, расправа с интеллигенцией, репрессии периода Второй мировой войны и первого послевоенного десятилетия, говорится в аннотации к книге.
"1937 год – это знаковая дата. О ней знают люди. 1937 год и в историографии, и в массовом сознании, и в культурной памяти – это террор и квинтэссенция советских репрессий, – сказал координатор "Белорусского архива устной истории", выпускник ЕГУ Андрей Мостыка.
Сборник создан по материалам одноимённой международной конференции, прошедшей в Минске в 2017 году. Её участникам удалось обсудить результаты работы советской репрессивной машины после почти двадцатилетнего перерыва. Организатором конференции выступил общественный научно-просветительский проект "Белорусский архив устной истории", занимающийся сбором устных воспоминаний о истории Беларуси в XX веке.
"Фактически это была идея Белорусского архива устной истории – провести такую конференцию в 2017 г. в связи с такими памятными датами, как "Большой террор" 1937 г. Соответственно, от этого и пошло название: "Большой террор" в Советском Союзе был массовым явлением для всей этой большой страны. Конференция была международной: мы приглашали исследователей из всех бывших советских стран и шире, прежде всего туда приехали представители России, Беларуси, Украины и Польши. Из Литвы почему-то не доехали. Возможно, потому, что в 1937 году Литва была ещё независимой, не входила в состав СССР", – сообщил Андрей Мостыка.
Немногочисленная команда сотрудников проекта занимается сбором устных воспоминаний о истории Беларуси в XX веке. Целью исследований проекта являются и малоизученные трагические события советского периода.
"Вся целиком родня моей бабки, все до единого Харевские были сосланы, и то, что я родился здесь, это из-за того, что мой дед повесился. Утром их должны были высылать с вещами, и дед, подумав, выпил, пошёл в хлев и повесился. НКВДисты приехали утром и оставили вдову с семью детьми. Многие из моей родни: дядька был студентом Белорусского педагогического техникума, у которого преподавали и Якуб Колас, и Язэп Дыла. Они всей группой стали жертвами этих репрессий: совершеннолетние были расстреляны, а несовершеннолетние были насильно отправлены в Среднюю Азию заканчивать русское училище, а потом командовать во время войны штрафниками", – поделился белорусский искусствовед, преподаватель ЕГУ Сергей Харевский.
Сборник составляют три части. Первая представляет работы исследователей в области изучения советских репрессий. Здесь упоминается о "Польской операции" НКВД с целью ассимиляции польского национального меньшинства в БССР в 1937-1938 гг., повествуется и о роли жертв и палачей еврейского населения Западной Беларуси, и о репрессивном механизме становления Советской власти в Закарпатье в первые послевоенные годы.
"Когда мы сегодня говорим про 1937 год, первое, что приходит в голову, – это расстрелянное белорусское возрождение (в ночь с 29 на 30 октября 1937 г. были расстреляны 132 белорусских писателя и интеллигента – Ред.). Это и знаменитая "кулацкая операция", и "национальная операция", в белорусских условиях приобретающая значительность и остроту, потому что мы – пограничная республика: до ноября 1938 года были арестованы 20000 польских шпионов", – сообщила профессор ЕГУ историк Ирина Романова, исследующая советские репрессии.
Искусствовед Сергей Харевский сообщил, что первыми жертвами "национальной операции" стали белорусские татары: уже в 1928 году были арестованы все их активисты и интеллигенты, остальные же выразили желание переехать на историческую родину в Крым. Так было уничтожено белорусское субэтническое меньшинство. Невосполнимые потери в результате советских репрессий понесла и титульная нация.
"До войны, до 1939 года были расстреляны или высланы все искусствоведы. Их уничтожили всех до единого. То же самое с художниками. Самая жуткая история - это история Романа Семашкевича родом из Лебедева под Молодечно. Он активно влился в советское строительство, стал известным художником, поехал в Москву, и вскоре, в 1937 году его расстреляли. При аресте изъяли десятки его картин и до сотни рисунков. Всё это внезапно пропало. Через пару лет эти картины всплыли на рынке. В 1989 году выдали справку о реабилитации, ремешок от этюдника и бутылочку из-под фиксатива, которым фиксируют рисунки. Ничего более ужасного я в принципе не представлял", – признался Сергей Харевский.
Материалы сборника помогают представить не только масштабы советских репрессий против человека и общества, но и последствия этого преступления, ощущаемые даже в XXI веке. Особенно это актуально в наше время, говорит Андрей Мостыка:
"Это имеет отношение к созданию новой исторической политики, которая непосредственно влияет на историческую память и устную историю. Власть пытается взять этот процесс под свой контроль, показать своё участие. Мне кажется, в принципе, это то же самое, что происходит и в России. Там это проводится даже более эффективно: там строится музей репрессий, недавно появился памятник Солженицыну, и в то же время уничтожается музей репрессий в Перми (Музей истории политических репрессий "Пермь-36", находившийся на территории бывшего лагеря для политзаключённых, действовавшего до 1988 г. – Ред.). Если там власть уже старается формулировать историческую политику, берёт этот процесс под контроль, то у нас, кажется, ещё только понимает, что за это тоже надо браться".
Результатом участия государства в формировании определённой исторической политики является в том числе и появление в ментальности обычных людей стереотипного отношения к советским репрессиям, ощущения необходимости появления во власти "сильной руки". Такое мировоззрение формировалось не только в советский, но и в постсоветский период, полагает Андрей Мостыка:
"Здесь, мне кажется, следует упомянуть пропаганду и идеологию не только советскую, но еще и постсоветскую, когда не совсем правильно расставлялись акценты в отношении репрессий, когда там была гонка за цифрами, когда говорили "тысячи, сотни тысяч, миллионы расстреляны", не было точных исследований, и сейчас любой историк консервативного плана покажет, что есть источники, списки НКВД, сколько было расстреляно, что не было столько жертв, что это преувеличение. Это были проблемы в постсоветской, ревизионистской политике. В историографии были те же проблемы."
С ними координатор проекта "Белорусский архив устной истории" связывает и сохранение и возрождение в обществе идей сталинизма, присовокупляя к этому и влияние восточного соседа Беларуси.
"Там есть определённые силы, поднимающие это на щит. Для Беларуси это в меньшей степени характерно. Есть упёртые коммунисты, которые живут советским наследием и верят в образ Сталина как справедливого властелина. Плюс, я думаю, наши силовые структуры, потому что у нас там много русских, не белорусского происхождения. Это тоже играет роль, потому что люди эти воспитаны ещё в советской традиции. Мне кажется, в идеологии нашей армии и силовых структур сохраняются советские стереотипы. Показывается: "были в своё время перегибы, но это же НКВД, КГБ за нашу Родину сражались против шпионов, в Великую Отечественную войну". Соответственно, люди, выходящие из таких учреждений образования, в голове это держат", – сказал Андрей Мостыка.
"Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой? Ничего подобного. Их написали простые советские люди", – отмечал в книге "Зона. Записки надзирателя" писатель Сергей Довлатов, объясняя статистические данные тенденциями исторического момента. По мнению Андрея Мостыки, вопрос о причинах появления такого количества доносчиков является темой для серьёзного исследования в будущем. Как и отношение населения к репрессиям.
"Большинство населения воспринимало это совсем по-другому, и вполне могла альтруистически, с воодушевлением считать, что это – действительно уничтожение врагов народа, и искренне писать эти доносы. За каждым делом могут быть люди, которые писали заявления, обращались к руководству, в органы. Возможно, они ошибались в своих убеждениях, но общее настроение в обществе было таким", – заявил исследователь устной истории.
В фондах "Белорусского архива устной истории" есть интервью и с бывшим "вертухаем", лагерным охранником, который и поныне не разочаровался в своих убеждениях.
"Мы записывали человека, который охранял лагерь. У этого человека трагическая судьба. К нему соответственно относятся и дети, и внуки. Это очень больной, оставленный всеми человек. С ним даже было тяжело находиться в одном помещении, где он постоянно проводит время. Это упёртый сталинист, верящий, что всё делал правильно, подчеркивающий, что убийства, репрессии и ссылки в лагеря - это бесспорно правильно, без какой-либо рефлексии на современном уровне", – рассказал Андрей Мостыка.
Книга "Массовые репрессии в СССР в исторических исследованиях и коллективной памяти" появилась благодаря проведению международной конференции по случаю 80-летия "Большого террора" 1937 г. В планах у составителей этого сборника исследовательских статей – организация более масштабных научных мероприятий, посвящённых исследованию репрессий как явления. Андрей Мостыка отметил, что у проекта есть будущее, несмотря на то, что тема советских репрессий выходит из публичного дискурса.
"Эта тема становится менее интересной: другие поколения по-другому воспринимают эти процессы. Но если упустить момент, не выйти на уровень исследования, положить это на полку, в нашем шкафу появится очередной скелет, который может выскочить снова на другом историческом этапе. Я надеюсь, у общества появится в ближайшее время интерес к этому вопросу. Важно, когда откроются архивы: это и спрос будет, и заинтересованность возникнет. Наш проект "Белорусский архив устной истории" не ориентирован исключительно на репрессии, но когда мы говорим с людьми о XX столетии, тема репрессий скорее всего в определённом русле проявляется. Наша обязанность – записать тех, кого ещё можно. Когда исчезнут эти свидетели, думаю, мы тоже найдём себе работу: историческая память далее транслируется с изменениями, мутациями, и почему возникают эти мутации - интересный исследовательский вопрос. Было-бы хорошо продолжить эту традицию, потому что материалов ещё уйма", – сказал белорусский историк.
