На теле освобожденной из лагеря девушки были чирьи, она болела тифом, могла начаться гангрена на ногах. В интервью Клабинайте-Гробман рассказала о довоенной жизни евреев в Каунасе, об ужасах, пережитых в Штуттгофе и о том, что после освобождения еще долго ей снились немцы.
Клабинайте-Гробман родилась в Каунасе в ноябре 1920 г. в состоятельной еврейской семье, которая жила в собственном доме на ул. Вайсю. У Эстеры было двое братьев, в доме вместе жили дедушки и бабушки, ее родители и их дети. Дедушка часто говорил, что он - Желтый мельник, поскольку его волосы были светлыми и у него была своя мельница.
Мельница стояла в Клабиняй, отсюда и мужской вариант фамилии Клабинас. По словам Эстеры, эта местность находилась недалеко от Ширвинтай. Эстера считает себя жительницей Каунаса, у ее родителей в Каунасе была большая пекарня. Свежий хлеб по утрам развозили на крытых подвозах.
Хлеб пекли вкусный, поэтому бизнес расширялся, его возили в несколько городских магазинов. Эстера вспоминает бабушку, которая была дочерью раввина и у нее был красивый почерк. Его она не может забыть. Отец по семейной традиции тоже должен был стать раввином. Его к этому готовили, но будучи ребенком он прятался под стол и читал светские книги, сам учился. Страсть к книгам Эстера унаследовала от отца. Она до сих пор читает на четырех языках: идиш, русском, литовском и немецком.
Мы жили в Каунасе у Солнечного дома, а еврейская гимназия - у Алексотаского моста – очень далеко. К нам на дом приходила учительница, которая учила троих детей. Соседи по заказу родителей смастерили бричку, на ней нас возили в школу, а около 3 ч. забирали. Государственную литовскую школу евреи не могли посещать, брали немногих, поэтому дети ходили в еврейскую гимназию, она была платной. Мне было 12 лет, когда я серьезно заболела, меня пришлось оперировать. Операцию сделали в больнице около университета, целый год я не могла учиться. Когда я выздоровела, открылась литовско-еврейская гимназия, там все преподавали на литовском языке, я окончила ее в 1938 г. У евреев с литовцами было мало общих дел. С антисемитизмом мы не сталкивались, но иногда бывало...
Родители сдавали комнаты семье литовских интеллигентов: муж – бухгалтер сельхозбанка, мы дружили с его дочерью Лаймуте, пока однажды она ни с того ни с сего не заявила: "Вы, евреи, используете кровь..." На этом дружба закончилась.
В гимназии с антисемитизмом мы не сталкивались, поскольку мы все были евреями. А когда я поступила на химию в Вильнюсский университет, там уже почувствовала, что значит эта ненависть. В аудитории собирались студенты разных специальностей. Были такие, которым, например, не нравилось, что евреи сидят за первыми партами, они говорили, что место евреев - в углах. А евреев было всего 10%. Помню, мы, евреи, собрались в столовой на тайное совещание, решали, что делать – пересесть или нет? Среди студентов было несколько мужчин после армии, мы договорились, что они утром придут пораньше и займут в аудитории те же места. Увидев мужчин, литовцы не осмелились ничего сделать, но это было перед войной. Я помню литовских преподавателей, которые не упускали случая посмеяться над евреями. Не буду называть фамилии, некоторые из них после войны стали знаменитыми советскими учеными.
По словам Эстеры, когда началась II мировая война, белоповязочники бегали по Каунасу, спрашивая, "где здесь евреи"? В доме Клабинасов жил литовец, который защищал семью до создания гетто.Было опасно ходить в магазин, поскольку подъезжали белоповязочники, забирали из очереди всех евреев и везли в форт, где убивали.
Однажды рано утром постучал сосед литовец. Он принес Клабинасам мед и рыбу. Пекарню к тому времени уже национализировала советская власть, но отца оставили работать. Когда началась война, семья в первый же день пыталась бежать на восток, но, увидев немцев на Укмергском шоссе, которые их обстреляли, вернулась. Дедушка остался в Каунасе, за ним присматривал добрый сосед-литовец.
Все бывшие работники пекарни хорошо к нам относились, поскольку мы их не обижали. Мы вернулись в воскресенье, у белоповязочников был выходной, поскольку они каждый день возили евреев и расстреливали их в 7-ом форте. Помню, мне надо было пойти к швее на ул. Ожешкенес за платьем, там я увидела газету, в которой было написано, что евреям запрещено ходить по тротуарам. Я не знала, действует ли этот закон, и как мне вернуться домой? Я выглянула в окно и увидела, что один еврей идет по тротуару, тогда я осмелела. Я вернулась домой, но больше из дома не выходила. Мы переехали в Вилиямполе. Каунасского гетто еще не было. Когда его открыли, места там не хватало, люди жили в тесноте.
Когда открыли гетто, немцы объявили, что все семьи должны собраться на площади, а двери домов оставить открытыми. Нас погнали копать землю у Алексотаского аэродрома. Работа была тяжелой, идти до того места надо было 6 км и столько же назад. В гетто создали Совет старост, который возглавлял доктор Элкес. Нацисты гоняли на работы в разные места. Женщины работали в больницах уборщицами, стирали окровавленную одежду. У нас была одежда, которую мы меняли на ржаную муку. Нужно было что-то есть. Тогда литовский торговец привез нам мешок гороха, 3 кг масла, поскольку сала мы не ели – мы ели кошерную еду. Моя мама была очень умной женщиной. Она учила нас не завидовать, помогать – мы всегда всем помогали, и мне все помогали. Я поняла, что люди бывают разные. Если люди порядочные, они такими останутся и в гетто, они не крали хлеб у других. В лагере интеллигентные люди старались держаться заодно.
Семья больше не пыталась бежать: как и большинство евреев, они решили, что бежать некуда. В первые месяцы войны во всей Литве массово убивали тысячи евреев. Эстера видела, как отбирали людей для "Большой" акции. Самая крупная акция по уничтожению жителей Каунасского гетто прошла 29 октября 1941 г. Во время этой акции в IX форте убили 10 000 человек, из них – 4273 детей.
В тот день я сидела с папой, мамой, бабушкой и братом. Требовали всех выйти, оставить записки на двери, если в комнате оставался больной. В 6 ч. все должны были быть в сборе, их ждали литовские военные, чтобы разогнать направо или налево. Военные в литовских униформах окружили тех, что были слева, и оттеснили на другую территорию гетто, где было пусто и чисто. Люди думали, что все будет хорошо, они будут там жить, начали выбирать место. Я с мамой и братом оказалась с правой стороны, нас встретили еврейские полицейские. Они сказали: "Хорошо, хорошо". Имена всех, кто был справа, переписали и разрешили вернуться домой. Когда мы пришли, увидели, что бабушки нет, ее унесли, завернув в одеяло, больше ничего не взяли. Мы не знали, где она; через некоторое время знакомый полицейский сказал, что она умерла на площади. Там умерли 14 человек, они не выдержали... Всех их закопали в одной яме на еврейском кладбище, которое было на другой стороне улицы. Остальных увезли в IX форт и там убили.
В 1943 г. Клабинайте и других, кто был трудоспособен, увезли в трудовой лагерь Алексотаса, они жили в бывших казармах. Здание было трехэтажным. На первом этаже жили мужчины, на третьем – женщины, в комнатах стояли трехярусные кровати. Оттуда их увезли в Германию. Охранявший заключенных очень жестокий немец спешил вывезти всех в Штуттгоф, говоря, что первые получат места получше. В июле 1944 г. на поездах евреев увезли в немецкие концентрационные лагеря: мужчин – в Дахау, женщин – в Штуттгоф.
Когда мы приехали и вышли из вагонов, увидели немцев в черной униформе. В Литве я таких не видела. Нам велели построиться. У лагеря, насколько я помню, была надпись Wald Lager (Лесной лагерь). Отвели всех, сначала я была с родителями и братом. Там жили пленные польки, они сказали нам: "Ой, хорошо, сейчас не убивают". Мы увидели большую кучу детской обуви. Там меня остригли.
Всех нас провели в душевые. велели снять всю одежду, а после того, как мы вымылись, выдали длинные рубашки и халаты. Нашу одежду и обувь забрали. Вместо обуви одним дали деревянные башмаки, другим – ботинки. О газовых камерах мы ничего не знали. Жилые дома в Штуттгофе были с коридором и двумя комнатами. В большой – трехярусные нары на 400 человек. Утром давали кусок хлеба, суп давали на улице.
Был один жестокий немец Макс, если мы шли слишком быстро или медленно бил руками.
В Штуттгофе у нас была вода и туалет. Один раз, когда мне стало плохо, я потеряла сознание, а когда открыла глаза, Макс держал меня за руку. С той поры мы по утрам должны были построиться и стоять, не дай Бог, кто-то сядет. Только стоять. Июль, жарко, многие без волос, а ждать начальника надо час. Он приходил с собакой. Я чувствую, что не могу стоять, подошел Макс, но ничего не сказал. Мы с мамой пробыли там месяц, потом нас разделили, я осталась с женой брата. Нам выдали нормальную одежду и увезли копать противотанковые рвы. Мама осталась в лагере, ее убили. Брата с отцом увезли в Дахау и убили. Я осталась одна, после войны нашла второго брата, он служил в 16-й дивизии.
Эстере дали летние босоножки, а была зима, у нее не было даже носков и трусов: только старое летнее платье и пальто. В такой одежде девушку гоняли на работу. Однажды, когда она шла босиком по снегу, думала: "Все, больше не выдержу". Пришла в лагерь, а там выдают обувь, но без шнурков и 43 размера. Идешь, ботинки спадают, все в снегу, останавливаться нельзя, начали гноиться раны на ногах. Идти приходилось по много километров.
Однажды, когда нас гнали на работу, мы видели, что из лагеря едет телега, а на ней ослабевшие женщины, которые не могут идти. Мы просили, чтобы взяли и нас. В нее сели красивые женщины. Они получали более легкую работу, поскольку их баловали. Было много желающих поехать на телеге. Однажды я заметила, что телега вернулась пустая – женщин по пути высадили и расстреляли. Когда одна из женщин сломала ногу, ее посадили в телегу и расстреляли, хотя многие просили не делать этого. Немцы обещали, но…
В январе немцы начали гнать нас из лагеря, чтобы заключенные не освободили советские войска. Война подходила к концу. Рана на ноге нарывала, здоровье было подорвано, но Эстера еще ходила. За женщинами шли двое немцев и стреляли тех, кто не мог идти. Силы Эстеры были на исходе.
Нас загнали на склад, поскольку дальше уже повсюду были русские, а в помещении – одни вши. Во время работ мы жили в платках, в одной по 6 человек. Как люди выдержали это? Мои пальцы гноились от холода, появились чирьи. Еды на всех не хватало. Утром 10 марта я помню хорошо. Не было видно ни одного охранника, но мы боялись выходить, думали, что тогда нас расстреляют. Сидели без еды. Одна выбежала и через какое-то время вернулась с красноармейцем. После этого я лежала в больнице. В больнице мы все болели тифом. Я показала свою ногу – сказали, могла начать гангрена, меня долго лечили и вылечили.
Когда Эстера вышла из больницы, хотела вернуться домой, но должна была ехать в Торунь (Польша), чтобы получить хоть какие-то документы. Она полгода ждала, жила в лагере в Торуни, где было много евреев, украинцев. Ей пришлось участвовать на допросах, объяснять, кто она, откуда. Были разные следователи, но Эстера Клабинайте попала к порядочному человеку – ему было интересно выяснить, кто она? Узники гетто думали, что достаточно сказать, что они евреи из гетто, а советская сторона проверяла, не предатели ли они. Им на завтрак давали хлеб, на обед суп – воду с засохшей картошкой.
Однажды ничью всех разбудили звуки выстрелов, людям сообщили, что война закончилась. Пришли двое русских офицеров и посоветовали им идти на вокзал, который находился в 80 км и там сесть на поезд. Ослабевшие женщины отказались, тогда над ними начали смеяться. Через какое-то время к лагерю подогнали вагоны. В дорогу им не дали никакой еды. Они ехали в Литву, но их высадили у границы. Эстера сама добралась до Вильнюса, там нашла тетю, узнала о брате, о женихе, который воевал в 16-й дивизии вместе с братом.
Представители службы безопасности меня проверяли каждых три месяца, поскольку русские не дали мне паспорта: мне посоветовали выйти замуж и так оформить документы. Я была еле живая, с трудом ходила. Я жила с братом и его женой. Они работали, я вела хозяйство. В декабре того же года я вышла замуж за Колева Гробмана – фронтовика, своего жениха. Мы все жили в деревянном доме на ул. Крокувос: вода в колодце, печку углем топили. По ночам снились кошмары. Много лет мне снились немцы. Это сложно передать.
У Эстеры с Гробманом родились двое детей, сын и дочь. Муж работал в Гидрологической экспедиции, он был единственным евреем среди литовцев. Семья долго ждала и наконец получила теплую двухкомнатную квартиру с удобствами. Они жили в Вильнюсе, вырастили детей и внуков.
В 1991 г. они с мужем и дочерью уехали жить в Израиль. Эстера с Колевом получили символические выплаты Фонда доброй надежда, поскольку пережили Холокост. Несколько лет назад Эстера похоронила мужа, с которым прожила 70 лет. До сих пор она жила одна. Ее постоянно навещает сын Аарон, социальный работник. Как и в молодости, она много читает.
