С одной стороны, понятие национального государства вроде бы уходит в прошлое, однако в реальности это происходит далеко не везде. И тем, кто переезжает в другую страну часто приходится оказываться перед проблемой определения себя в этом новом обществе. И вообще себя в сложившейся ситуации — что есть твои корни, кто ты сам по себе. О том, как покинув родину, не искать новую идентичность, а думать о глобальных корнях своим читателям в ходе встреч в Вильнюсе рассказала писатель Зинаида Линден.
Покинув в 1991 году Ленинград, она переехала жить в Финляндию. Так сложилось, что ее окружение оказалось прежде всего не финским, а шведским (хотя безусловно, З.Линден общается и с финнами, среди которых у нее много друзей). В этой стране есть национальное меньшинство финских шведов. Они в основном проживают в Финляндии, в прямом смысле, по другому от Швеции берегу. Шведский язык в этой стране является вторым государственным языком, который сами финны нередко называют pakkoruotsi – то есть, обязательный шведский.
Жизнь З.Линден в новом для нее окружении складывалась не всегда легко. Пришлось пережить и сложные времена, когда были трудности с работой. Свою первую книгу она написала на шведском, который в свое время изучила в Ленинградском университете. Сейчас вышло уже 7 книг, 6 из них — переведены на русский, финский, а также на другие европейские языки. В Финляндии З.Линден стала первым автором иностранного происхождения, получившим престижную премию Йохана Рунеберга. И эта премия не единственная.
В ходе встреч с читателями в Вильнюсе и Висагинасе, она и предложила обсудить тему глобальных корней. В ее книгах часто можно встретить мотивы сложного отношения к понятию «идентичность» и постоянного поиска фундамента, своего места в мире, по которому ее герои постоянно перемещаются, оказываясь в совершенно иных, чем ранее, ситуациях и обстоятельствах.
- В своем романе «По обе стороны», где переписываются два человека родом из России, но живущие один — в Японии, другой — в Финляндии, вы пишете о людях, которые оказались в обществах с другим общим устройством. Ваша героиня пишет: «Я родом из страны, которой нет. Из города, которого нет (Ленинград — DELFI) и живу в стране, которой нет — шведоязычной Финляндии». Там же речь у вас идет об идентичности, как необходимой этикетке, отсутствие которой пугает окружающих...
- Это говорит моя героиня, это не на сто процентов я, но под этой фразой я подпишусь.
- И там же ваша героиня рассказывает, что приснилось ей, будто она лежит на столе анатомического театра и какой-то голос сверху задает ей вопрос: «Почему вы не развиваете свою финскую идентичность». На ваш взгляд понятие идентичности актуально в нынешнем мире, важно знать для себя — русский ты, финн, литовец?
- Для меня это не на первом плане, но для многих жителей страны, в которой я живу, это действительно был очень актуальный вопрос. С тех пор довольно многое изменилось, поскольку в Финляндию прибыла большая группа соискателей убежища и сейчас у нас говорят о мультикультурности. Но на тот момент (я писала роман 10 лет назад) ситуация, официальное отношение было другим. И я ничего не выдумываю. Люди узнают в романе и себя, и социум, роман был принят с энтузиазмом и людей эта тема взволновала. Но в России роман читали по другому. Рецензент «Литературной газеты» читал его как этнографические экскурсы в быт Японии и Финляндии и система идентичностей ему даже мешала. Так что его читали по разному, но для людей из Финляндии — это роман прежде всего об идентичности.
- С этим в Финляндии постоянно приходится сталкиваться?
- Это одна из центральных тем в финляндском самосознании и очень крупная тема для шведоязычных финнов. И я не хотела этот роман публиковать в России, думала, что российский читатель просто не поймет в чем там дело и почему вокруг этих моментов так много драматизма. Нужно там жить и сталкиваться с проблемами данной языковой группы, чтобы понять, как много в романе гротеска, элементов памфлета. Но я бы не сказала, что это очень большое преувеличение. В Финляндии действительно очень сложные отношения между шведоязычной и финоязычной группами населения. Шведский язык — один из двух государственных языков и его до сих пор изучают в школах. Есть и шведские школы, где, конечно, изучают финский язык. И достаточно большой процент финоязычного населения шведский язык называют pakkoruotsi – то есть обязательный. Он вызывает серьезные политические дебаты и все довольно сложно.
- Интересно, ведь финские просветители писали на шведском языке.
- Да, зачастую даже не зная финского языка. Чуть позже, в начале XIX века финский просветитель Снельман и его сторонники ратовали за его развитие.
Вы совершенно правы, что просветители писали и литература создавалась на шведском языке. Финская литература — относительно новое явление. Интересно, что царская администрация на каком-то этапе стала поддерживать развитие финского языка в Великом княжестве Финляндском. Не потому, что была хорошая и добрая, а чисто из политических соображений, чтобы ослабить влияние Швеции. Кстати, еще в 1940 году Карл Густав Маннергейм писал в одном из писем, что давно понимает - финский язык стал языком культуры, но в то, что он станет когда-нибудь языком науки, он никогда не поверит. Надо здесь добавить, что у значительной части финноязычного населения есть внутренее неприятие факта, что шведский язык исторически сыграл большую роль в развитии Финляндии. Это же был и язык, и модель управления. Поэтому многим финнам неприятно слышать, что Маннергейм плохо знал финский язык, тогда как его все-таки пытаются представить как человека сугубо финского. Я думаю, вы меня сможете на каком-то уровне понять, потому что вы тоже живете в стране с довольно непростой историей.
- Так случилось, что СССР развалился и многие по разным причинам и с разными намерениями уехали за рубеж, уезжают и сейчас. Им приходится встраиваться в новую систему. Но сейчас некоторые говорят, что эмиграции уже нет как таковой, можно сидеть в Азии и работать на фирму в другой части света. Как тут связать понятие глобального и понятие корней? Корни — это что-то традиционное, культура, социум и т.д. Глобальное же — это что-то такое всеобщее. Как эти вещи, глобальные корни, о которых вы говорите, соединяются и что это означает для вас?
- Это каждый определяет для себя сам и в зависимости от страны, в которой находится. У меня есть дальний родственник в Америке. В свое время, прочитав роман «По обе стороны», он, разволновавшись, стал мне писать: твои герои — это какая-то экстремальная ситуация, в Америке — это частное дело и никто к тебе не лезет с вопросом кто ты? Но США — это страна, которая по сути на эмиграции основана. Он живет не в национальном государстве, в империи — это совсем другая концепция, у нас же отношения несколько иные. Я ему ответила, что для меня — это не частное дело, это часть моей профессиональной сферы. То, о чем вы спрашиваете - один из наиболее частных ко мне вопросов. Но для одного общества вопрос идентичности — очень важен, для других — национальная идентичность неважна. Что касается эмиграции, то она сильно видоизменилась, но все-таки существует. Моя тетя, которая в 1965 году переехала в Варшаву, конечно, пережила совсем другую эмигрантскую жизнь. Тогда все было по-другому. Я уже не говорю о массовой эмиграции в США в конце 19-го начале 20-го века. Тогда в том числе из Финляндии люди уезжали и даже не писали домой, потому что думали, что рождались заново.
- Может быть не все могли писать?
- В Финляндии писать умели, там был очень высокий уровень грамотности даже в те времена. Требовали, что мужчины и женщины умели писать, но, в первую очередь мужчины, потому что из-за удаленности хуторов друг от друга они по сути дела сами должны были исполнять функции священников, читали Библию дома своим семействам, в церковь ездили редко. Не умея читать, нельзя было жениться. Классический финский роман Алексиса Киви «Семь братьев» как раз об этом. О необразованных братьях, которые влюблены в одну и ту же девушку. И чтобы на что-то расчитывать, им нужно научиться читать и писать. Так что многие выходцы из Финляндии писать умели, но некоторые не писали сознательно, считалось, что все — теперь человек как отрубленный ломоть, родился заново. Такая была эмиграция. Теперь же ты можешь быть одной ногой там, второй — здесь...
- То есть глобальность в вашем понимании — понятие географическое?
- Да, у многих это профессиональная стезя и сейчас многим это необходимо, современный человек с этим сталкивается очень часто. Но в реальности, даже биологически человек предназначен не для этого, а для проживания в относительно ограниченном пространстве. И если 200 лет назад за всю свою жизнь он мог встретить 150-170 человек, сейчас мы сталкиваемся с очень многими людьми. Вопрос в том, насколько мы, как биологические существа, эволюционно подготовлены ко всему этому глобальному.
- Где для вас дом?
- Моя семья живет в Финляндии, мой дом — это моя квартира, но не город Турку. Кстати, в Хельсинки я больше чувствую себя дома. Петербург же для меня в еще большей степени является домом и средоточием родственных связей и корней. С возрастом я все больше интересуюсь этими вопросами, историей предков. Дома я также себя чувствую в некоторых местах Японии. Пожалуй все. Дом, там, где меня ждут, где ко мне хорошо относятся.
- Дело не в национальном?
- Нет, дом для меня не очень национальное место.
- Петербург очень быстро меняется, вы его узнаете? Есть, наверное, и такой момент, что когда живешь уже вне страны, откуда ты родом, многое начинает видеться по-другому?
- Да, конечно. Но прошел уже довольно большой период и это стало элементом жизни. Что касается Петербурга, то я видела как он менялся. Я там очень часто бываю. Если бы у меня была возможность, я бы жила половину времени там, половину — здесь. Кроме того, с Петербургом меня связывают и профессиональные контакты. Но, конечно, есть много моментов, когда я себя чувствую вне того, о чем люди там говорят. Не все мне бывает понятно. Так что я тоже должна вникать в этот быт, другое дело, что я не очень этого хочу.
- Если снова вернуться к вашему роману, там есть слова о том, что война никак не отпускает людей, они продолжают все время о ней думать и выстраивать на этом отношения между собой, народами. Почему война не может отпустить?
- Не всех. Есть много западных стран, которые уже пережили ВМВ. Если сказать в США war, то это не обязательно будет означать вторую мировую, а, например, войну в Ираке.
- Речь больше о странах, расположенных по периметру России. Почему тема войны разрабатывается, почему ее не преодолели?
- Опять же смотря где. Там, где были очень тяжелые последствия для народа, войну до сих пор используют в политических моментах. Я же, говоря о Финляндии, имела в виду Зимнюю войну 1939-го года (и «войну-продолжение», также имеющую культовый статус, т.е.1941-44) - . Она в большой степени объединила разрозненные группы и классы, общество после гражданской войны. Эта война стала объединяющим фактором, потому что была отечественной. Дальше ситуация была сложнее, война-продолжение (когда Финляндия была союзником Германии) уже может трактоваться по-разному. Некоторые финские солдаты не хотели идти дальше Карелии.
- В хрестоматийном финском романе «Неизвестный солдат» есть момент, когда финны дошли до своих границ и начались разговоры о том, зачем им идти дальше?
- Но определенный культ существует, к тому же это еще и коммерческое явление. Каждую осень выпускают новые книги о войне, о Маннергейме, как мы шутим — их выпускают осенью ко дню отца. Меня однажды поразила надпись в газете незадолго до дня независимости: в каждом из нас живет ветеран Зимней войны. Я долго на эту тему думала. В котором «каждом» из нас, кто эти «мы»? В школах преподают правильную историю, а народный нарратив, который во время войны использовался в целях пропаганды и укрепления боевого духа, продолжает жить своей жизнью.
Я перевела на русский язык книги историка Хенрика Мейнандера по истории Финляндии, почти целую главу он рассуждает о причинах сохранения нарратива военных лет в своей родной Финляндии.. Так что в политических целях национальные моменты могут использоваться и используются. И в современной России это распространено, и в Финляндии есть своя традиция.
- Может быть, просто нет честного, спокойного разговора о том времени?
- Поэтому я и перевела книги этого историка, чтобы внести в разговор свою лепту и читатель смог ознакомиться с финской точкой зрения на русском языке.
- Как в Финляндии обстоит ситуация с русскоязычной диаспорой, там ведь живет довольно много выходцев из России?
- У меня очень хороший контакт с русской диаспорой в Петербурге, но так получилось, что особенных контактов с русскоязычной диаспорой в Финляндии у меня нет. Я приблизительно представляю себе как она живет и имею право как автор художественных текстов ее изображать. Я вышла замуж за шведоязычного человека и прекрасно знала шведский язык. У меня просто в окружении не было русских людей. Я живу на шведском языке, у меня свои проблемы, они же почти все живут на финском.
- Согласитесь, что ваш случай не частый: вы приехали из России в Финляндию и попали в среду шведоязычного меньшинства. Вы стали писать на иностранном языке. При этом у вас все равно был багаж, сформировавшийся до вашего отъезда. И это не всегда можно переместить в другой язык. Что заставила вас начать писать именно на шведском?
- Во-первых, у меня были большие сложности с трудоустройством. Нужно было что-то делать. Была мысль, что если нет текстов для перевода, то я их создам. Во-вторых, я бывший гид и привыкла что-то рассказывать. Возможность исчезла, а потребность осталась. В-третьих, я написала свой первый рассказ через несколько месяцев после рождения ребенка, когда изменилось мое положение в цепи поколений, и у меня появилась потребность писать нарративную прозу.
- Как вас встретили шведоязычные коллеги по перу?
- Очень хорошо, моя карьера - это единственное, что у меня там получилось. А собратья по перу и шведоязычные, и финноязычные очень хорошо относятся. Контакты с коллегами — одни из самых приятных моментов моей жизни.
- Русскоязычные версии ваших романов подвергаются обработке?
- Когда «Новый мир» заинтересовался моим романом, который уже 7 лет как был опубликован по-фински и по-шведски, меня попросили сократить его на треть. Да, я перерабатываю, но даже когда по-шведски пишу, стараюсь избегать слишком сложных ассоциаций. Я - переводчик, переводила других, но переводить свои тексты для меня психологически сложнее, чем чужие.
- Вы не могли бы выделить основную тему, которая проходит через все ваши книги?
- Это мое субъективное мнение, но, я думаю, что это вопрос человека и обстоятельств, как они формируют человека, как он на них реагируют.
- В ваших книгах обращает на себя внимание поиск героями своего места...
- Может быть, не обязательно географического, но места. Какого-то фундамента.
- Много ли элементов автобиографии в ваших книгах?
- У меня богатая семейная история и автобиографического материала довольно много. Но я знаю, что никогда не напишу чисто автобиографическую книгу, потому что слишком многое мне непонятно в семейной истории. И я этого уже никогда не узнаю. Приходится компенсировать фантазией. Сейча я пишу роман, где достаточно много моего эмоционального опыта.
- В вашем другом романе о семье дипломата, которая постоянно меняет страны, есть момент, когда женщина говорит: сына у нас забрала Япония (сын остался там учиться), а дочь заберет Финляндия (ходит в финскую школу). Дети уходят, связь с твоим становится тоньше. Это, наверное, болезненно переживается. Это проблема?
- Сейчас - это проблема для очень многих. Люди много передвигаются, мне попадались супружеские пары без общего языка. Но мы говорим о проблемах разных поколений. Я считаю, что для ребенка хорошо иметь контакт с родственниками из старшего поколения. В Финляндии это бывает редко, часто этот контакт не интенсивен, а сводится к встрече рождества. То есть затруднена передача эмоционального исторического опыта. Жаль. Я росла в контакте не только с бабушкой и дедушкой, но и с прадедами. И так было у многих.
- Дети покидают родину, рождаются за рубежом, что тоже размывает идентитет...
- Да. Но в конечном счете, тяжелее всего это переживают родители, бабушки и дедушки. Но у детей-эмигрантов есть и обратная проблема — язык, который со сменой поколений чаще всего теряется. Размываются и языковые группы. Некоторые к этому относятся спокойно, но не все.
- В Европе проживает достаточно большое количества покинувших родину россиян. Вы живете в Финляндии, есть ли у вас какая-то связь с выходцами из России в других европейских странах?
- Для Финляндии сейчас гораздо более актуальная проблема — это выходцы из других стран. И они достаточно далеки от нашей общей традиции европейской цивилизации, куда входит и российская культура. Когда я выхожу перед финской публикой, я могу найти точки соприкосновения. Это все же часть единой парадигмы. Если после меня будет выступать писатель из Сомали, как эти точки искать? Я просто чувствую контакт, поиск общего знаменателя. Для него же это будет очень трудно. Но я хочу подчеркнуть, что при всех сложностях, представители русскоязычной диаспоры все же являются частью этой культуры и им объективно проще найти общий язык с финнами, чем представителями других культур.
- Иными словами, если с Сомали нужно наводить мосты, то с Россией можно их отреставрировать...
- Это двусторонний процесс, у моста два конца. И сейчас это трудная тема. Диалог между странами, в том числе на уровне народной дипломатии, очень осложнился. Но важно его продолжать, заниматься этим на государственно-политическом уровне.
- Глобальные корни и идентичность. Хорошо, есть профессионал, который живет в другой стране и реализует себя, в какой-то момент к нему подходят и говорят: вы все же определитесь, где вы и с кем вы. Этот вопрос приходится если не слышать, то ощущать в воздухе в последние годы...
- Это было и раньше и в Финляндии об этом говорят давно, и я давно им говорю об этих моментах. В этом смысле в Финляндии публичное пространство, мораль и традиции этому благоприятствуют. Финны достаточно прямолинейные люди, ценят искренность и честность, поэтому хорошо чувствуют заискивание. Я никому не рекомендую отрицать свою идентичность и называть себя финном (если вы реально им себя не чувствуете), чтобы им понравиться. С другой стороны, есть у них и ожидания. Так что ходят и спрашивают об этом, другое дело, что категорично отвечать не хочется. Если вы будете говорить «я — русский», это тоже может восприниматься достаточно плохо. Я же предпочитаю говорить то, что думаю: моя основная, сложившаяся в Финляндии, идентичность — это то, что я прозаик, мой профессиональный путь. Именно потому, что я переехала в Финляндию и стала писать, я в ней и нахожусь. Это моя центральная идентичность. Что касается идентичности национальной, правильно сказал мой родственник: это частное дело.
