После освобождения из Штуттгофа Шперлинг вернулась в Каунас за ящиком, в котором были документы, оставленные ее мужем. К сожалению, найти его тогда не удалось. Этот ящик нашли, но в 1972 г. В документах были фамилии палачей.

Шперлинг живет в Израиле, но приезжает в Литву летом почти каждый год. В 2014 г. она рассказала о своей жизни в Каунасе и о Штуттгофе.

– Расскажите о жизни в Литве до войны.

– Я родилась в Каунасе. Корни моей семьи очень глубокие: у меня есть подтвержденные документами данные о родственниках моего отца Каца с 1765 г.

Я была Юдита Кацайте. В детстве я говорила на нескольких языках, поскольку в Каунасе до войны говорили на нескольких языках. Мои родители учились в российских университетах, между собой они говорили по-русски. Воспитывавшая меня с 4 лет няня была немкой, я с детства говорила по-немецки, по-литовски во дворе я говорила с детьми и училась в литовской гимназии. Еще я знала польский, а с дедушкой и бабушкой говорила на идиш. Сейчас я знаю 7 языков, так как выучила еще и иврит.

Я родилась в 1920 г. Вышла замуж очень рано – я еще была в последнем классе гимназии, муж был старше меня. Никто об этом не знал. Я сдавала школьные экзамены уже будучи замужем. Мне повезло: последний экзамен в гимназии Аушрос был в воскресенье 21 июня 1941 г., за день до начала войны. В воскресенье мы хотели плыть на байдарках, ехать к дедушке в Качергине. Мой муж был офицером запаса сметоновской армии, он уже окончил учебу – строитель, инженер.

Время было неспокойным. Немцы захватили Польшу. Жизнь пошла наперекосяк. Мой муж Иуда Зупавичюс, мы называли его Юлюсом, работал в литовском ведомстве – Pienocentrаs, вместе с графом Владимиром Зубовым. Я упоминаю о нем, поскольку в нашей дальнейшей жизни он занял важное место.

– Что было, когда началась война?

– Литовцы-белоповязочники начали стрелять, вытаскивать людей из домов. Когда начались жестокие убийства евреев, отец ушел и больше не вернулся. Никто не знает, где он погиб. Мама повесила в прихожей его военную униформу, а когда в наш дом ворвались убийцы, увидев ее, отдали честь, развернулись и ушли. Однажды наша семья – мама, мой брат и муж – сидела за столом, когда пришел граф Зубов. Он раньше никогда к нам не приходил, они с Юлюсом были коллегами по работе. И вот он у нас в дверях и говорит: "Я пришел, чтобы мир не думал, что все литовцы такие. Я помогу вам". И он помог. Я поняла, что он рисковал не только своей жизнью, но и жизнью всей своей семьи. Если бы его поймали, то расстреляли бы всю семью.

Он все время помогал нам. Я звонила ему по телефону, он приезжал на старом велосипеде, привозил масло, поскольку у Зубовых по Шяуляй была так называемая Молочная школа. Зубов предлагал нам спрятаться, но мой муж организовал в Каунасском гетто подпольную группу и считал своим долгом спасение людей.

– Как Вы жили в гетто?

– Я хочу подчеркнуть, что как только мы перебрались в гетто, к нам пришли двое мужчин из совета старост гетто. Юлюс после этого сказал мне, что согласился выполнять очень опасную работу. Они пришли, поскольку немцы потребовали организовать в гетто местную полицию, которая следила бы за порядком и поставляла бы на работы определенное количество людей. Они должны были работать на аэродроме в Алексотасе.

Совет старост гетто состоял из образованных евреев: известных адвокатов, врачей. Им было около 50 лет. Поскольку Юлюс был офицером запаса, выбрали его и сразу придумали, что полиция должна быть подпольной. Это значило, что они поставляли людей для работ, а сами искали возможность борьбы с нацистами и спасения людей. Юлюс, конечно, знал, что рано или поздно его поймают и в живых не оставят.

Мне было нелегко. С нами была мама, мой младший братишка, дедушка, тетя – никто из них не работал, только я. Я ходил на работу, никаких протекций не было, мой Юлюс был честным человеком. Надо было искать еду, не хватало одежды, магазинов не было, мы могли обмениваться одеждой с литовцами. Надо было выбегать с работы, а это было опасно, поскольку надо было сделать это так, чтобы не заметил немец-охранник. Потом, на улице надо было прикрыть желтую звезду, поскольку брюнетка с темными глазами могла привлечь внимание. Я научилась убегать.

По иронии судьбы в первый раз, когда меня везли на работу, я попала в свою начальную школу, которую посещала в 6-летнем возрасте.Меня привезли туда (та были военные бараки) мыть полы. А ведь я окончила школу, мечтала поступить в университет… Все произошло после так называемой Большой акции, когда убили 10 000 человек.

Я разговаривала с немецкими солдатами – они не верили, что мы боимся возвращаться в гетто, садиться в эти грузовики, но когда мы рассказали, что наших близких убивали, они поверили. Иногда немцы помогали нам. Поскольку я хорошо владела немецким, разговаривала с ними, они сказали, что в Литве они не могли сами различить, где литовец, где еврей, им все казались похожими. Помню раздававшего еду литовца – он мне клал больше мармелада и, прикрывая своей рубашкой, говорил: "Дита, постирай мне рубашку, но ты очень рискуешь, возьми ведро и щетку, неси , поставь, а я подожду тебя внизу". Я научилась пролезать под забором, была худой и маленькой.

– Как Вы все перенесли? Что делали в подполье?

– Это было тяжелое время – зима, морозы. Подполье научилось выходить из положения: искать еду, спасать детей.Я сама спасала. У нашей большой семьи были две комнатки, потом одна, мы ее шкафом разделили на две. В классе я была одна еврейка: ведь одноклассницы могли меня найти, спасти, нет, этого не было. Через полгода подполье в гетто закрепилось, окрепло. Они договаривались с литовскими полицейскими о том, чтобы приносить еду. Пароль был "Все в порядке". Однажды привезли подметки от немецких ботинок, мы, 10 девочек, взяли по паре, засунули за трусики, я им говорю, меня лучше знают, дайте я пронесу, не рискуйте.

Мы вышли, а у ворот тогда стоял немец. Он проследил за нами, и что вы думаете? У ворот ни одного еврейского полицейского – пусто, наш немец стоит рядом со мной. Я иду и понимаю, что будет проверять, но не растерялась, говорю: "Все в порядке". Он пропустил меня, все закончилось хорошо.

В подполье нас учили стрелять в вырытом под землей бункере, чтобы наверху не было слышно. Очень важно было вынести детей, пронести их мимо полиции – спасти. Это запрещалось. Я сама вынесла маленькую девочку. Мы выносили детей в мешках. В гетто была мастерская, где и шили и чинили одежду. Там чинили и оружие. В Восточной Европе было больше 400 гетто. Только в Каунасском гетто полиция была в подполье.

Юлюсу важно было фиксировать события, чтобы мир узнал, кто были убийцами. Они тайно вели дневник, писали на идиш, указывали фамилии, события, как литовцы помогали немцам. Дневник постоянно перепрятывали. Юлюс говорил мне, что ему важно, чтобы мир узнал обо всем из дневника, а сам чувствовал, что долго не проживет. Однажды его поймали, допрашивали, пытали, выкололи глаз, он никого не выдал, его расстреляли. Когда его вели на расстрел, он пел свою любимую еврейскую песню.

Однажды ко мне подошли двое мужчин, я не была с ними знакома, но видела с Юлюсом, они говорят: "Пойдем с нами, только смотри, запоминай дорогу". Я поняла, что они выполняют просьбу Юлюса. Мы шли по улице Маргё, потом свернули на параллельную улицу. Вилиямполе напоминал деревню… Мы вошли в четвертый дом. Подошли к печке, на которой обычно люди спали, а рядом - высокий дымоход, рядом с ним – ящик, и сейчас его вижу – длиной около 1,20 м и и высотой и шириной где-то 40 см, он обит жестью.

"Смотри, – говорят мне, – здесь все документы. Мы зароем ящик здесь. Выживешь, будешь знать, где искать".

– Слова мужа сбылись – Вы выжили. А какова судьба ящика?

– Я выжила. Когда меня освободили из Штуттгофа, я вернулась в Литву с мамой, мы думали, и брат вернется, мы встретимся. Я вышла замуж за Шперлинга. После войны мы жили в Вильнюсе. Я обо всем ему рассказала. Однажды он говорит мне: "Едем в Каунас".

В Каунасе я никому не говорила, что я - вдова Зупавичюса, чтобы меня не сослали в Сибирь. Я сказала лишь, что знаю, где находятся документы. Привели немецких военнопленных, чтобы они копали. Когда я приехала на территорию гетто, меня словно громом поразило – ни одного дома, только дымоходы остались. Я начала считать: первый, второй, третий, четвертый. Юлюс ведь был инженером-строителем, он и это предусмотрел – вот почему велел закопать около дымохода. Военнопленные были очень истощены, они копали, выкопали где-то 1,5 м, но ничего не нашли.

После войны Шперлинг окончила Вильнюсский педагогический университет, стала учителем немецкого языка, потом работала в Вильнюсском университете. В 1972 г. она уехала жить в Израиль, там работала в институте Гёте.

Ящик нашли, когда в Вилиямполе строили дом, его откопали при помощи экскаватора. Находку привезли в Вильнюс, в КГБ, хранили в подвале. Там он простоял до восстановления независимости Литвы. Его вскрыли, сделали копии документов. Одну копию выслали в музей Диаспоры в Тель-Авив, а другую – в музей Холокоста в Вашингтоне. Недавно была издана книга, в ней напечатан весь дневник, описана жизнь Каунасского гетто.

Книгу издал музей Холокоста в Вашингтоне. "В книге сказано, что никто о ящике не знал, но ведь я знала. Мне еще раньше в Израиле писатель, историк Х.Елин рассказал, что ящик найден и его хранят", – рассказала Шперлинг.

Сейчас во всем мире проходит акция #WeRemember, в память о жертвах Холокоста. С 8 по 27 января (Международные дни памяти Холокоста) всех приглашают сфотографироваться с надписью We remember или Mes prisimename (Мы помним) и поделиться снимком в социальной сети с хештегом #WeRemember.

Поделиться
Комментарии