"У тебя руки уже опускаются от того, что ты понимаешь: Россия была важным и значимым государством, но свободной страной она не была никогда", - рассуждал художник-сибиряк Лоскутов в интервью DELFI.
Он любит и практикует стрит и паблик-арт, недавно выставлялся в Третьяковской галерее, а на прошлой неделе в Вильнюсе принимал участие в дискуссии по поводу 30-летия учреждения премии имени Андрея Сахарова "Диссиденты XXI века". При этом сам Лоскутов подчеркивает, что диссидент – это замкнутая субкультура, и себя причислять к ним он вовсе не собирается. Более того, художник признался, что ему неуютно, когда он оказывается в роли диссидента, как это было в ходе вильнюсской дискуссии.
Лоскутов стремится к многомерности и взаимодействию с обществом. И любит "ресурсную колонию России" Сибирь и хотя сейчас живёт в Москве, держит руку на новосибирском монстрационном пульсе.
Что такое монстрации, о вымышленной стране Сибири и во что превращается всё, к чему, в отличие от царя Мидаса, прикасается нынешняя российская власть, он рассказал за чашкой кофе и в ходе прогулки по вечернему Вильнюсу, дышащему пятничной атмосферой бурного досуга.
- В ходе дискуссии ты произнес словосочетание "моя страна Сибирь". Наверное, в самой России такие заявления вполне могут сойти за сепаратизм?
- Я стараюсь не призывать к отделению.
- Но вопросы могут возникнуть?
- Уголовно наказуемы призывы к нарушению территориальной целостности. Я стараюсь, хотя иногда и проскользнёт может что, к этому не призывать. В 2020 году будет перепись, и надо готовить акцию по переписыванию себя сибиряками, поскольку, как оказалось, в 2010 году мы форсировали историю. Скорее, ради шутки, в которой как известно, доля шутки, мы предложили: "Давайте переписываться сибиряками". У нас же есть возможность выбрать национальность. Я не могу себя без смущения называть русским, я на него не очень похож. Кровей во мне много, но ни к одному народу я себя целиком причислить не могу. И как быть? Кем себя считать? Лет 8 назад я подумал - можно же быть сибиряком.
Нас сюда сослали с разных мест. Или же люди сами сбежали, или поехали в своё время за свободой сами. Я не знаю, как там оказались мои предки, но я не знаю, что делать с Россией. У тебя руки уже опускаются от того, что ты понимаешь: Россия была важным и значимым государством, но свободной страной она не была никогда. И проще сделать не то, чтобы ребрендинг и начать всё с нуля, а говорить про Сибирь, чем исправить её имидж. У неё, конечно, имидж тоже не ахти – холод, ссылки, медведи, тайга. С другой стороны, есть положительные вещи – сибирское здоровье, гостеприимство и т.д. В 2010 году наши действия были попыткой сконструировать идентичность сибиряка, что, в общем, сибиряком быть круче, чем русским. Приезжая в какую-нибудь Европу, многие люди, на вопрос, откуда ты, не говорят, что они из России, потому что тебе немножко неловко – Путин и всё прочее. Говорят – я из Сибири.
- Я почти всегда говорю, что я из Карелии, а уже потом уточняю, что это северо-запад России. Это не связано со стеснением или стыдом. Просто это первое, что приходит в голову при ответе на вопрос, откуда ты? Региональная идентичность.
- Кстати, недавно увидел пачку греческих сигарет "Карелия", удивился. У них, наверное, там своя Карелия есть.
- Быть может, внутренняя. Но если продолжить, у сибиряков есть ощущение, что они – это что-то отдельное?
- Конечно. Все-таки Сибирь – это российская ресурсная колония. Я помню, меня сильно задела история с ядерными отходами, которые должны были приехать из Петербурга в Железногорск, это под Красноярском. Там их должны были захоронить. Почему вы там у себя под Питером их не закапываете? Они нам тут нужнее, что ли? У всех такое ощущение, что Сибирь – это пустота и людей там нет, что просто заберем нефть, пока она есть, а обратно пришлём ядерные отходы. Иными словами, есть ощущение, что Сибирь вроде как не совсем Россия, какой-то дикий край. Я в своё время снимал кино "Нефть в обмен на ничего" об отношении россиян к этой части страны, а оно такое: нечего там делать, холодно, нефть забрали и ладно. Поэтому я и говорю, что мой народ – сибирский народ, пытаюсь что-то конструировать, отряхнуть российский негатив и уйти от ответственности за то, что делает Путин, что делают русские в принципе.
- В чём твое эстетическое неприятие власти, о чём ты говорил в ходе дискуссии?
- Про эстетические разногласия с советской властью говорил ещё Андрей Синявский. Что касается меня, то да, есть такие разногласия. Есть миф о царе Мидасе, от прикосновения которого всё превращалось в золото. Так вот всё, к чему прикасаются российские власти превращается в говно. Даже сложно выделить что-то в отдельности.
- Тебе всё видится совершенно беспросветным?
- Как-то так. С людьми, наверное, что-то происходит. Может быть, я говорю сейчас слишком инфантильно, но я ничего хорошего не жду.
- А массовых монстраций ждешь? Ты говорил, что каждый год в Новосибирске на монстрацию приходит около 5000 человек, этого достаточно или ты ожидаешь большего?
- Я, наверное, и не хочу, чтобы людей было больше, чем 5000. Мне кажется, для Новосибирска – это предел. Может быть, я скептик, но если придёт 50 000, то средний уровень плаката станет хуже. Даже сейчас люди ворчат, что плакаты неинтересные, что пишут глупости, что ходят школьники... А что поделать? Это 5000 человек. Когда их было 100 или 80, фильтр был сложнее. У людей было больше желания, лозунги интереснее, а при популяризации средний уровень качества снижается. Так что, если будет больше 5000, я думаю, народ покажет себя, и мы ужаснемся.
- Моя соседка, пожилая женщина, любит со мной поговорить. Спрашивает и о работе. Когда я шел из дома на встречу с тобой, она спросила, куда иду. Я сказал, кто ты и чем известен, а она попросила объяснить, что такое монстрации. Как ты бы объяснил ей, что такое монстрация? Человеку, который в общем далёк от российских реалий и живет в Литве.
- Я бы сказал что это как первомайская демонстрация, только лучше - без начальства, обязаловки, и у каждого свой самодельный плакат о чём угодно.
- Многим, кто далёк от гущи событий, лозунги монстраций кажутся бессмысленными.
- Это прикрытие. На самом деле они не бессмысленные.
- Отражение, по-твоему, официальной бессмыслицы, зеркало?
- В общем, да.
- Может люди за пределами упомянутых 5000 просто не хотят взглянуть в это зеркало?
- Люди смотрят, просто мы не всех слышим. Мы же слышим милиционеров и власти, потому что у них есть инструменты, через которые они могут проявить свою реакцию. Милиция может задержать, а власть – сделать заявление. А условный телезритель, читатель новостей или тот, делает перепосты картинок с монстраций... Скорее всего, мы не узнаем его позицию. Понравится менту в общем не очень почётно. Если бы милиция к нам относилась по-другому, нужно было бы что-то менять. У моего хорошего друга, поэта Вани Бражкина есть стихи о том, что менту понравится – нехорошо, тогда напишу ещё хуже. Иными словами, нужно чувствовать: если власти начинают тебя пригревать, значит, что-то с тобой не так. Если ты нравишься полицейским, твой панк-рок уже не совсем панк-рок.
Писатели покидают Россию, в отношении режиссёров идут судебные процессы, акции пресекаются. Это выглядит как публичное наказание за то, что они снимают, пишут, делают.
Всех наказывают, только мы не про всех знаем. Я был на открытии фестиваля "неудобного кино" в Вильнюсе – там выступили в поддержку Олега Сенцова. На открытии фестиваля чешского кино в Москве мой знакомый режиссёр тоже высказался в его защиту. Но кроме Сенцова сидит, к примеру, анархист Кольченко. Он получил не 20, а 10 лет. Мы не знаем, что он сидит, он не так популярен. И наказывают многих людей. Есть пензенское дело, ребят анархистов из Пензы и Питера посадили, пытали, заставляли признаться в терроризме. Мой бывший сосед по Новосибирску тоже там сидит. Из них делают террористов. Насчет Сенцова я не думаю, что это всё про культуру.
Разговор за россиян, не украинцев. Например, известного режиссёра обвиняют публично в воровстве, показывая таким образом, что культурная составляющая общества – воры. А ведь представители культуры в определённом смысле формируют эстетику.
Наверное, эстетика Серебрянникова властям не подходит, в то время как медиа должны работать в нужном властям русле. Когда же они становятся влиятельными и начинают делать что-то независимое, их отключают, прессуют, покупают. И с культурой, наверное, также. Культура – это то, что способно повлиять на людей, которые смотрят фильмы, книги читают, музыку слушают. Вот сейчас, например, рэппер Face, который пел про х.й и все прочее и был популярен, выпустил неожиданный альбом про ментов. Сейчас у него отменяются концерты. Кому надо, чтобы он подстегивал не любить ментов? Логику властей в этом деле можно понять прекрасно. Они делают так, чтобы для них не было никаких угроз, ничто не мешало оставаться во власти, воровать ресурсы и т.д.
Находящиеся во власти люди, наверное, понимают, что в атмосфере духоты, к чему приводит такая политика, пузырь должен лопнуть.
Наверное, им плевать на то, что лопнет. У власти они ненадолго. Может быть, Путин думает, что он надолго, но остальным нужно быстрее себе набрать, чтобы хватило детям и внукам, свалить куда-то. Ни у кого же из них дети не живут в России, в этой духоте. Все живут за рубежом, в свободной Европе – семьи, дети, дочки, сыновья. Это просто эгоизм. На страну плевать, люди думают о семье.
- Ты считаешь себя оппозиционером?
- Если о политических координатах, то себя я считаю анархистом. Слово оппозиционер - оно такое, что не очень хочется им пользоваться. Не оставляет пространства. Будто бы есть "ватники" и "либералы", либо "патриоты" и "нацпредатели", то есть два таких радикально противоположных лагеря, и ничего кроме этих двух позиций. Монстрация вроде как пытается эту бинарность разрушить. Чтобы не было возможности сразу ярлычки развешать на людей. С ярлычками дискуссий не получается, сразу истерики.
- Монстрации, акции – как это, по твоему, воспринимается поколением, которое выросло при Владимире Владимировиче?
- Не могу говорить за всю Россию, но если брать Новосибирск – есть положительные изменения. Люди выходят на митинги. Когда монстрация начиналась, приходили нацболы, которые вызывали у меня отторжение, но в общем казалось, что общественный протест– это удел пенсионеров и молодых экстремистов. Сейчас – это нормально. Была история с оперой "Тангейзер", люди вышли, собралось больше людей, чем у протестовавших против оперы так называемых православных, которые на самом деле вообще не православные, а массовка из спорт-клубов. Люди вышли и сказали: мы не хотим, чтобы эти мракобесы влияли на культурную политику. У них, конечно, ничего не получилось, но было общественное выступление, продемонстрировавшее и для местных властей, и для администрации президента, что общество – не только консерваторы и люди, которые делят бюджет театра. Это и люди, которые могут выйти и сказать "хватит", "надоело", мы не в Средневековье живём. Здесь (в ходе дискуссии – DELFI) звучала фраза про гражданскую гимнастику. Да, можно потренироваться "на кошках", то есть монстрации, а потом люди выйдут. В случае с "Тангейзером" это произошло. Когда Газета.ру спросила у них, откуда вы и на какие митинги ходите, самый популярный ответ был – монстрации. То есть, монстрации все оценивают как митинг. Значит, что-то из этого вышло. В Новосибирске есть ощущение, что гражданское общество в нём существует. Есть примеры общественных кампаний, которые добились успеха. Полтора года назад проходила серия митингов против повышения тарифов. Они повторялись, в итоге и повышение отменили, и губернатора Путин снял. Хотели они этого или нет, пришлось считаться, чтоб в городе буза, в администрации президента недовольны и нужно идти людям навстречу. В масштабах России кажется, что Путин ничего делать не будет, но в Новосибирске власть не так всемогуща. И в отдельно взятом городе можно наблюдать положительные сдвиги. Хотя я тоже оттуда сбежал.
- Прости за банальность, то, чем ты занимаешься и делаешь больше отношения имеет к искусству или политике? Это искусство, политическое искусство или просто выражение своего отношения к окружающему?
- И одно, и другое, и третье. Монстрации в этом смысле всё же главная история. Помимо неё были и другие акции, просто они не стали регулярными. Для меня было важно, чтобы они существовали во всех системах координат – политических, общественных, художественных. Во всех. Чтобы это не было субкультурой, не замыкалось на чём-то одном.
- Недавно ты свои работы выставлял в Третьяковской галерее. Это не субкультура.
- Да, а что Третьяковская галерея. Многие, наверное, скажут, что это всё не искусство, а ерунда. Для меня важно искусство, мне не хочется в это верить, что. Но для меня важна и жизнь моей страны. Я не просто что-то делаю в вакуум. Конечно, может быть, я называю это искусством с каких-то защитных позиций. Я не говорю, что я - революционер, я говорю, что я художник. Это как попытка убежать от ответственности.
- В ходе дискуссии прозвучала фраза, что существуют невидимые диссиденты. Ты наблюдаешь такие моменты? Само понятие "диссидент", по твоему мнению, не раздражает обывателя?
- Оно меня самого раздражает. Мне не очень комфортно слышать в свой адрес, что я – диссидент. Какой же я диссидент? Слово это, по-моему, подразумевает, что твоя страна монолитна, как в какой-нибудь антиутопии, где всё общество за, а ты один против. Тогда ты диссидент, безнадежный мученик за веру Христову или что-либо ещё. Мне не хотелось бы употреблять такое слово. В Википедии написано, что в СССР было 3000 диссидентов. Это чертовски мало. Я не хочу гетто, чтобы люди чувствовали себя тотально против всей страны, общества, выходя на ту же монстрацию или в чью-либо защиту. Я нормальный гражданин нормальной страны, в которой мне хотелось бы жить.
- Это всё равно определённая категория людей – нормальные граждане нормальной страны.
- Если ты называешь себя диссидентом или с таким подходом занимаешься своей деятельностью, ты автоматически подразумеваешь, что общество тебя не примет. А мне хочется верить, что я делаю вещи, которые общество или хотя бы его половина готово принять. Диссидент претендует, чтобы быть одной тысячной. Мне хочется хотя бы на половину общества надеяться. Говорят, есть мифические 14% "против" при 86% "за". Если таких не половина, то всё же 14%, а не 0,14%. Перемен всегда хочет малая часть людей, большинство всё равно в течением времени присоединится к тому, кто победил. А диссидент – это субкультурная штука. А в общем они, конечно, раздражают общество, отношение примерно такое – ты что, самый умный что-ли?
- По-твоему так россияне воспринимают и оппозицию?
- Даже среди либеральных журналистов есть термин "демшиза", который в обществе в принципе близок понятию диссидента. Как-то надо быть менее оторванным от жизни. Мир – не идеальная система, в нём есть много всего, обстоятельств. Если ты хочешь достигнуть какого-то успеха, то эти обстоятельства нужно учитывать, а не говорить: "Вы знаете, должно быть вот так".
- По твоей логике, если ты соглашаешься с тем, когда тебя называют диссидентом, то ты и сам себя вычёркиваешь из общества окружающих тебя людей?
- Да, ты против общества, его 99%.
- Как тот единственный человек на известной фотографии, который не вскинул руку со словами "хайль"?
- Он молодец, но хорошо бы, если их было больше, чем один. Условного Путина ведь тоже не 99% поддерживает. Это 1% чиновников, госслужащих, силовиков. Но менты ведь не все плохие. Когда зарплату им будут платить демократы, они будут вести себя по-другому. Просто сейчас так требуют и в силовых структурах ты должен выполнять приказ. При этом людей, которые думают иначе, много. Их не надо изобретать, рождать. Они есть, но неорганизованные, надо уметь организовываться. А мы этого делать не умеем. Я тоже не умею. Но почему мы пасуем перед каким-то чекистом? У них есть структура, а у людей нет. Не знаю почему. Наверное, нет запроса. Надо организовываться. Все хорошие люди уже родились. Нужно как-то договориться. А власти делают всё, чтобы мы не могли договориться. Подбрасывают нам всякие деморализующие вещи...
- Например, марихуану в карманы?
- Да.
