По данным ООН, озвученным летом, с начала конфликта погибли 9 553 человека, ранены 22 137. Это лишь официальная цифра, которая обычно занижена. Что на фронте происходит сейчас? Как живет Донбасс и когда кончится война? Евгений Титов проехал весь украинский фронт.

Талаковка

– Михалыч, покажи ДНР.

– Нельзя. За позиции нельзя. Тебе снайпер пулю в башку всадит.

– А у меня каска.

– Ха-ха! – Михалыч хлопает меня по голове, и моя синяя пластмассовая каска съезжает набок.

– Ну ладно. Выскакиваешь за мной, быстро к воронке и обратно.

Воронка это важно: говорят, ночью с той стороны прилетела мина. Перепрыгнув бруствер с кустиками, мы бежим по полю. Блок-пост "ДНР" – куча белых мешков, наваленных вдали. Над мешками реет странный зеленый флаг с красной полосой. Воронка на поле действительно большая, можно в нее сесть и спрятаться, но мы спешим обратно.

Когда ты знаешь, что можешь получить пулю, движения становятся правильными и короткими: руки и ноги сами, без тебя, выбирают кратчайшую траекторию. Слух ждет выстрела и другие звуки ему не важны. Мир становятся простым и плоским, потому что в нем лишь две зоны: где безопасно и где – нет. Мы прибегаем обратно и садимся на корточки. Здесь уже безопасно.

Фоото Е.Титова

Михалыч – душа компании и любитель чая. При СССР жил в Казахстане, потом застал немного советской Украины. Пары передних зубов у него нет, а на запястье – стильная татуировка. Короче, подошел бы на роль актера в блокбастере.

– За что воюю? А я этим "совком" во как наелся, – проводит Михалыч ладонью у горла. – Они опять в стойло хотят, и пусть идут, кто ж не дает. Только нашу землю пусть в покое оставят.

Покой и впрямь только снится. С добровольцем Русланом (так он представился) бродим на позициях и смотрим воронки от мин. Они явно меньше, чем та, в поле, но их много.

– Да никакого перемирия, – говорит Руслан. – Минометами кроют, СПГ, "бэха" работает, пулеметы в основном.

Что такое "СПГ" и "бэха", я не знаю, но боюсь за щенков. Свои прикормленные собаки или коты есть на каждой позиции. В Талаковке трое щенят, за которых отвечает боец Пэм. На украинца Пэм не похож, скорее на парня с Кавказа: небритый, черноволосый, с тяжелым взглядом. Сам из Приморска Запорожской области, попал в шестую волну мобилизации. Служит год и три месяца, и домой не собирается.

– Ни от нас, ни от них ничего не зависит, – говорит Пэм, кивая в сторону поля. – Такие же пацаны, как и мы, и у них тоже приказ. Политики, только политики что-то решить могут.
В его голосе ни капли ненависти, скорее усталость. И даже слово "пацаны" – будто о друзьях по двору, а не о противнике. Вдали тяжело ухает взрыв. Кто стреляет? Куда? Зачем?

Широкино

Я дурак. Я жду на фронте острых ощущений, а умные люди от них прячутся. На шлагбауме в качестве грузика – гильза от крупнокалиберного пулемета, плюс простреленное одеяло. Вокруг – баррикады из мешков. Вобщем, добро пожаловать на базу отдыха "Волна"!

Едем вдоль пляжа. Солнце мягко касается волн, ложится на песок. Раздевалки, детские горки, лежаки: хоть сейчас иди на берег! "Нельзя, – говорит водитель, – заминировано. И в море там столько всего неразорвавшегося...". Пляж-ловушка, страшный пляж.

Года три назад здесь были профилактории с детскими лагерями: номера-люкс, кафешки, базар. Теперь пятиэтажные корпуса разбомблены. В одном из них держит позиции украинский батальон. Электрогенератор трещит неприятно и назойливо, зато есть Wi Fi и работает стиральная машина. Ящик из-под патронов – вместо подставки для ноутбука. На войне не смотрят боевиков: боец пожирает глазами монитор, на котором что-то из "National Geographic".

Вместе с офицером Александром Киндсфатером иду в село. Вернее, села нет, остались разрушенные пустые дома. Посреди дороги из асфальта торчит неразорвавшаяся мина. "Надо запомнить место и обходить", – объясняет Киндсфатер. Так что ПДД в Широкино особые.

Фото Е.Титова

В местной школе все усыпано обломками кирпичей, осколками и гильзами. В кабинете труда осталась деревянная заготовка в станке, на партах – тетрадки. Есть журнал со списком учеников, и я даже думаю его утащить, но не могу: кажется, в этой разрухе есть моя вина тоже, и брать отсюда вещи не имею права. Стены сплошь в проломах, один класс сгорел, а в классе на втором этаже нет потолка. В углу натыкаюсь на простреленный детский портфель. Это и есть пресловутая "защита русскоязычных", только с близкого расстояния.

Марьинка

Никаких окопов: линия фронта идет прямо по улице. Тут же гуляют двое мальчишек, но только по левой стороне, потому что правая простреливается. Местная школа отсюда в семистах метрах, и она работает. Если минометный обстрел, там объявляют перерыв и сидят в коридорах на корточках. Вобщем, рутина.

С местным активистом пробираемся в конец огорода, чтобы увидеть флаг "ДНР". Днем так не походишь, потому что с той стороны сидит снайпер. Но сейчас закат и солнце бьет снайперу в глаза. Флаг "ДНР" развивается на терриконе – насыпи из остатков угля. На соседнем терриконе уже украинский флаг. Между ними метров триста-четыреста, и в этой близости ощущение чего-то ненастоящего, игрового.

Нулевой пункт, или нулевка – блок-пост на фронтовой линии. Идем туда через двор, где бойцы жарят картошку на газовой горелке. Со мной старший лейтенант Юрий Лелявский, до недавних пор журналист. Работая в украинских СМИ, дважды попадал в плен, причем второй раз, в Луганске, его сильно избили, а потом держали под арестом почти два месяца.

"На войне любой человек, а не только журналист, должен оставаться объективным", – говорит Юрий. Спрашиваю, бывал ли он на противоположной стороне (хотя и так знаю, что бывал). "Там было много нормальных хороших людей", – считает Юрий, и я вспоминаю Пэма из Талаковки: опять никакой злобы в словах. Странная война.

На нулевке застаем Бэтмана – весельчака и балагура с автоматом наперевес.

Сепаратисты где-то рядом, за сгоревшей фурой, до которой метров двести. На фуру Бэтман с товарищем недавно водрузили флаг Украины. С той стороны его, конечно, пытались снять, но Бэтман им не дал. Теперь охраняет полотнище круглые сутки.

– Мы - бронежилет Балтии, – говорит Бэтман, узнав что я приехал из Литвы. – Если Путин сломает нас, возьмется за вас.

Я объясняю, что до этого 40 лет жил в России. Оказывается, у Бэтмана в России родственники, и он начинает говорить со мной по-русски. Вдумайтесь: он на русском говорит с российским журналистом о России, которая с ним же воюет из-за русского языка. Бред.

Мариуполь


В детсаду № 130 для меня устроили утренник, и от этого даже неудобно. В коридоре на стенах стихи, поговорки, зайцы, львы и ни одного портрета Порошенко. Детей в национальных украинских костюмах собирают в зале на втором этаже. Начинают с Гимна Украины и оказывается, что я его знаю почти наизусть. Три года назад про Украину я как россиянин не знал ничего, кроме названия. Но война сблизила наши страны, и в этом ее парадокс.

В отличие от российских детсадов, в прифронтовом украинском садике никакого милитаризма. То есть никто не хочет вставать с колен, сражаться с пиндосами и возвращаться в 1945-й: в детском репертуаре обычные стихи и песни об Украине.

Весной 2014-го в Мариуполе громили органы власти и вывешивали флаги "ДНР". В те дни треть воспитателей и нянечек уволились и уехали. Теперь возвращаются, и на 150 детей тут сейчас 19 воспитателей. Если зарплату перевести в рубли, будет чуть больше четырех тысяч. Что касается самих мариупольцев, среди них я видел и украинских патриотов, и тех, кто ждет Путина. Но этих путинских никто не забирает по ночам, на них просто не обращают внимания. Эта неимоверная свобода – и есть украинский дух, непонятный и потому ненавидимый в России.

После утренника Наталья Шайхутдинова долго вспоминает, как той весной мариупольская милиция день за днем сдавала город сепаратистам. Как те потом сжигали местное МВД. Как российское ТВ снимало на площади трупы, которые после съемки встали и ушли. Как в Мариуполь входили подразделения украинской Нацгвардии, выгоняя бойцов "ДНР". И я знаю одно: люди с георгиевскими лентами хотели, чтобы в детсаду Мариуполя стало, как в школе Широкино. Но у них не получилось.

Поделиться
Комментарии