Георгий Ефремов – поэт, публицист, переводчик на русский язык литовской поэзии, член совета Сейма движения "Саюдис". Издатель и редактор газеты "Согласие". Член союза писателей и союза переводчиков Литвы. Преподаватель московского Литературного института.

В мае 2006 года за особый личный вклад в литовскую и русскую культуры стал первым лауреатом премии Юргиса Балтрушайтиса, учреждённой Фондом Юргиса Балтрушайтиса. В декабре 2007 года был награждён премией "Мэтр перевода", учреждённой Фондом первого президента России Б. Н. Ельцина.

- Вас среди кандидатов "Саюдиса" в Верховный совет не было, хотя вы довольно активно участвовали в самом движении. Почему?

— По личным, по чисто бытовым причинам. Я очень рано включился в национально-освободительное движение, это было еще в 87 году. И к моменту, когда Литва объявила о своей независимости — я уже смертельно устал. Дело в том, что у меня не было ни квартиры в Вильнюсе, ни крова над головой, и для меня это было тяжело, хотя я был еще довольно молод — мне не было 40. Тем не менее, я очень устал, попал в больницу несколько раз в 87 с нервным срывом, и в начале 90-го года меня именно в момент выборов не было в Литве. 11 марта я уже был, но был как зритель, очень заинтересованный.

— Как вы вспоминаете этот день?

— Я вспоминаю этот день как день очень приятной прогулки с близкими людьми. Мы обсуждали то, что случилось. Насколько я вспоминаю — царило приподнятое настроение и оно было достаточно скептическим. Мы сделали то, что могли, но вряд ли из этого что-то дельное получится, потому что нам сейчас тут головы отвертят. Очень сильный скепсис. Самый сильный страх был преодолен в 88-90 годах. К тому времени было понятно, что обратной дороги нет. Для нас ее не было, а для тех, кто стоял в стороне она, конечно, была.

— Горбачев еще в январе того года приезжал в Литву с делегацией, чтобы как-то вразумить, уговорить Бразаускаса. Но из этого ничего не вышло. Помните это время?

— Я помню это время смутно. Дело в том, что я политикой никогда особо не интересовался, и дела коммунистической партии, как и любой другой, меня мало касались. Я симпатизировал и симпатизирую Бразаускасу, очень хорошо его помню, и, конечно, я был на его стороне. Как человек он мне был очень симпатичен, и остался симпатичен. И, если все это переместить на какое-то спортивное «боление» - я, конечно, болел за его команду.

— Говоря о «Саюдисе». В то время советские газеты писали, что это такое националистическое движение в Литве, сепаратисты, и так далее. Глядя на то, что сейчас пишут о Литве во многих провластных изданиях в России понимаешь, что не очень много отличий между тем, что было тогда, и что есть сейчас, в этом нарративе. Как вас тогда воспринимали в Саюдисе? Москвича, вы же приехали в Литву еще с советское время из Москвы. На этом общем фоне, когда навешивались ярлыки «националистов» ...

— Я могу сказать только о собственном опыте. Наверное, он у меня не тривиальный, а довольно уникальный. Дело в том, что к моменту, когда начались процессы, о которых мы говорим, я уже плотно жил в Литве 9 лет. У меня был дом в деревне, и я думаю, что в каком-то смысле я был больше литовцем, чем многие литовцы вокруг меня, и я попал в «Саюдис», потому что мои односельчане попросили вступиться за них. С одной стороны, я попал туда случайно, с другой стороны — закономерно, потому что у меня было много знакомых среди тех, кто образовал ядро «Саюдиса»: писатели, архитекторы, гуманитарии, с которыми я дружил задолго до этого. Я никогда себя не чувствовал в Литве большим чужаком, чем в России. Наверное, любой человек на этом свете — и чужак, и гость. Я могу сказать, что сделать очень многое удалось именно в Литве, - обстановка довольно творческая. Сложная, не всегда благоприятная, но творческая, она побуждает на всякого рода подвиги. И дело, которым мы занимались, удалось. Мы сейчас празднуем 30-ти летие победы. Нашей победы.

— Тогда вы издавали очень известную газету «Согласие», в которой вы рассказывали о том, что происходит у нас.

— Идеей было рассказать всему миру о Литве, а Литве — рассказать о мире, в частности, о России, о ее освободительном движении, показать, насколько свобода — наше общее дело.

— Чтобы донести эту весь до всего мира, и объяснить, что происходит у нас. Если бы вы сейчас издавали такую газету, или занимались каким-то другим видом деятельности, связанным со СМИ, что бы вы написали о Литве сейчас?

— Литва — очень непростое явление. И сейчас, про прошествии 30 лет со дня независимости, могу сказать, что Литва — это живой растущий организм, который имеет право на болезни, на очень серьезные недуги и на их преодоление. Я как считал сейчас человеком, которому только здесь и место, - я так и считаю.

Я все жизнь болен книгами, я обожаю книги, и издательская деятельность для меня не прекращалась. Смягчение нравов — вот наша главная задача. Если человек считает себя интеллигентом — он должен стараться говорить правду и милость к падшим призывать. Другой цитаты я сейчас и не подберу.

— В девяностых вышла ваша книга «Мы люди друг другу. Литва: будни свободы». Там довольно много характеристик, связанных с первыми лицами Литвы: Бразаускас, Ландсбергис, другие политики, которые тогда были на первом плане, а затем руководили уже свободной, независимой Литвой. Спустя 30 лет, можно ли к их характеристикам что-то добавить?

— Добавить можно очень много. Дело в том, что сейчас я приехал к вам с праздничного завтрака, который устроил президент республики для ветеранов революции, и попал за один стол с Виргилиюсом Чепайтисом. Мы коллеги, он переводчик литовской литературы на русский язык, и мой соратник по движению за перестройку по «Саюдису», и человек, в судьбе которого было очень много сложного, трагического, даже катастрофического, и все это вместили наши годы.

В движении тогда сошлись очень серьезные личности, люди глубокие, непростые. И каждый из них достоин книги: и Озолас, и Ландсбергис, и Чепайтис, и Бурычюс. Если пересчитать — нас было 35 человек. Вокруг были люди, которые помогали нам, и делали, может быть, даже больше, чем мы. И каждый из них достоин отдельной биографии.

— Но это ведь многие были далеко не политики...

— Да мы все были далеко не политики, на самом деле. Из нас стали получаться политики через полгода вот такой активной деятельности, которую я бы назвал общественной работой. Я следил за ростом Витаутаса Ландсбергиса, нашего профессора, и я пришел в движение, когда о нем, как об общественном деятеле, еще никто и не слышал. Он на глазах стал мощным общественным деятелем, замечательным оратором и выдающимся политиком.

— После 90-го вы уехали в Москву, преподавать в литературном институте. Все это время, 30 лет, - промежуток небольшой, если мы говорим о жизни государства. Вы его для себя делите на какие-то отрезки, или он для вас предстает сплошной линией?

— Знаете, скорее сплошной. Были зигзаги, были подъемы и спуски, как, скажем, была скандальная история с президентством Паксаса. И, тем не менее, у Литвы есть некая колея, в которую она вступила где-то в 88 году, и в пределах которой совершает свой путь. Я, наверное, от природы оптимист, и если меня кто-то спрашивает, я говорю: у меня ощущение, что мы в раю. Есть шутка, не помню, чья. Человек, только что скончавшийся, приходит к богу и говорит: покажите мне рай. А он говорит: ты ж только что оттуда. Как другие представляют рай — я не знаю, но то, что мы взялись за труднейшее дело, добились каких-то успехов, и страна, на которую сейчас смотришь, особенно, когда ездишь по провинции, она другая, она все ближе к Европе, к тем стандартам свободы и справедливости, о которых мы тогда и мечтали.

— Вы живете на две страны?

— Сейчас нет. По приходе к власти Путина мне стало так тошно, что о России не было ни мысли, ни желания, вообще ничего. Я с большим трудом заставляю себя туда ездить, потому что у меня так родня, дочь, внучка, и много друзей. Я сделал этот выбор около 2000-го года. Не знаю, так совпало или не совпало. Я переехал сюда насовсем.

— Если говорить о конце 80х начале 90х. Настроения общества в Литве и России, наверное, все-таки схожи?

— Схожи, но Литва сильно запаздывала. В 87-ом году было ощущение, что в России перестройка уже свершилась, и жизнь нормальная началась. А здесь, на самом деле, царил тот же застой, что был, скажем, в 75-ом. Иначе стало в середине 88-го. А когда Терляцкас и его «Лига свободы Литвы» устроили возле памятника Мицкевичу некое подобие митинга или демонстрации в память о дне подписании пакта Молотова-Риббентропа — это было 23 августа 87-го года — там было 15-20 действующих человек, и некая толпа зевак, в числе которых был и я. Мы еще не верили в то, что это реально, что чего-нибудь можно добиться. Это был август 87-го.

Я очень хорошо помню, когда мой любимый поэт и учитель, Давид Самойлов, приехал выступать в Литву, это был апрель 88-го года. И он был потрясен. Он говорит «это совершенная косность, тот дже страх, как будто я попал на пять лет назад».

— Давид Самойлов тогда жил, в Эстонии, и тоже мог сравнивать.

— Эстония уже была впереди. Какое-то время Литва отставала. Знаете, в моем любимом фильме «Никто не хотел умирать» Витаутаса Жалакявичюса, один из второстепенных героев говорит: «литовец же риска не любит». Это был тот самый момент до конца весны 87-го, когда литовец проявлял только это качество. Долго-долго наблюдали, не веря в то, что может что-то произойти. А потом пошло.

Российскую глубинку я знаю очень плохо. Литву я знаю очень хорошо. Я 20 лет прожил в деревне, на хуторе, где у меня было 4 соседа. И мы встречались только на танцах, или в магазине, или еще где-нибудь. Так что, я больше общался с простонародьем, чем с интеллигенцией.

Что вас покорило в литовской поэзии?

— Совершенно неосязаемая величина — душевность. Я прекрасно понимаю, что большинство людей лучше воспринимает слово «духовность». Духовность действительно есть во многих литературах и культурах, но вот душевности в современной Европе не очень много. Я много переводил в жизни: и поляков, и венгров, и немцев, и испанцев, и почти всех балканских славян, и я могу сказать, что Литва, конечно, выделяется какой-то нотой: нервной, сильной, но очень чувственной нотой. Меня это очень трогает.

— Буквально вчера были представлены данные опроса, согласно которому большинство жителей Литвы удовлетворены тем, как изменилась жизнь за последние 30 лет. Вы в их числе. Там также говорилось о том, что, несмотря на интенсивный рост хозяйства, гарантии безопасности, для Литвы характерно большое неравенство в доходах, бедность, высокий уровень миграции, самоубийств. Как вам кажется, указанные проблемы — они очень масштабные? Сколько еще времени понадобится на их преодоление? В чем причина этих проблем?

— Я считаю, жизнь одного поколения будет достаточно, чтобы Литва достигла хорошего среднего европейского уровня. А то, что расслоение есть — оно есть почти везде. Может, конечно, оно не такое разительное, как в Литве. Надо сказать, что у Литвы в анамнезе — очень тяжелое прошло, необычайно тяжелое. Могу такую вещь сказать: я живу в Вильнюсе, так получилось, в районе, который назывался и называется «Краснухой», и он известен тем, что люди туда не очень хотят селиться. Он и был районом таким, захолустным, рабочая окраина. Я живу там и, конечно, понимаю, что есть моменты дискомфорта, но я могу сказать и про деревню: зато я вижу, как живет дно. Меня уже не нужно пугать. Я совершенно точно знаю, что эти люди больны, и некоторых из них уже не вылечить никогда: у них как было отнято будущее — так оно и отнято. И действительно, когда они стоят уже, хорошенько выпив поутру, я испытываю к ним только жалость и сострадание, но никак не отвращение. Я прекрасно понимаю, что наша задача — дать им спокойно дожить, не позволив им совершить что-то непоправимое. Мы должны обратить внимание на молодежь, молодежные проблемы, на то, что будет с детьми и внуками нашими. Вот, на самом деле, что является самым главным для любой человеческой биографии.

— А миграция? Как вы оцениваете этот процесс?

— Я с сожалением оцениваю этот процесс, я прекрасно понимаю, что человеку свойственно искать лучшую жизнь. И если тебе здесь за работу врача платят 1500 евро, а, переехав за границу, ты получишь 4000 — ну как можно требовать от человека, чтобы он работал за гроши? Но это не самая главная проблема. Главная проблема — по-человечески, квалифицировано отнестись к тем, кто хочет здесь жить. Ведь на самом деле Литва с каждым годом становится все более привлекательной. Люди сюда едут, и многие наталкиваются на сложности, которые они не в состоянии преодолеть. И мне их очень жалко.

Я могу привести много примеров. Есть люди, мои друзья, российские интеллигенты, люди с очень хорошим образованием. Я помогаю многим из них зацепиться в Литве. Россия — страна довольно опасная, и для соседей, и для тех, кто в ней проживает. И человеку, который выразил желание попытаться осесть тут, я пытаюсь помог с консультациями, протекцией. Я могу сказать, что, если бы не некоторые надуманные препятствия, в Литву приехало бы очень много серьезных специалистов, в том числе из России. Под препятствием я подразумеваю сложности с получением вида на жительство. Дело в том, что все ограничения рассчитаны на преступный контингент, который все равно проникнет, его бесполезно останавливать, а ударит это по тем, кто слаб и не может за себя заступиться. Это типичный облик интеллигента.

— Говоря о Литве и России. Как вы оцениваете контакты двух стран?

— То, что достигнуто, я оцениваю очень высоко и с гигантским уважением. Я могу привести примеры. Мой друг, в прошлом — посол Литвы в России. В какой-то момент мы с ним встретились в Вильнюсе, он был еще послом. Я ему говорю «ты никуда не торопишься». Была одна встреча, другая. Он говорит «да ты пойми, там сейчас делать нечего, никаких контактов нет». Это было в 2014 году. Я думаю, с тех пор мало что изменилось. Активная работа, общение между культурами, экономиками, обществами было прервано агрессией России в Украине.

Поделиться
Комментарии