В литовский Друскининкай известный актер со своей женой, звездой фильма "А зори здесь тихие" Ольгой Остроумовой приехал со спектаклем "Жизнь на двоих". Их выступление зрители увидели в рамках международного театрального фестиваля "Лето в Друскининкай".
В интервью DELFI перед спектаклем звезды театра и кино, народные артисты России рассказали о любви к стихам, творчеству литовского режиссера Римаса Туминаса и Литве.
Кроме того, звезда "Современника", поэт, автор эпиграмм Валентин Гафт, утверждающий, что "быть дураком иногда не мешает", поведал о том, как начались его эпиграммы, чем несовершенны фильмы Эльдара Рязанова, и за что на него обижались Михаил Казаков и Никита Михалков.
- Ольга Михайловна, Валентин Иосифович, расскажите, пожалуйста, о программе, с которой вы приехали в Друскининкай...
Но я не только читаю стихи, я рассказываю, как стихи помогли мне в жизни, как они пришли ко мне вдруг сами, и какие я сделала очень небольшие открытия, известные уже давно литературоведам. Стихи часто приходят в критические минуты, надо только не бояться стихов, открыться им, взять книжку и раскрыть.
-Валентин Иосифович, наверное, хочет добавить, что никто так не читает стихи Серебряного века, как Вы?
Ольга Остроумова: Валентин Иосифович - восторженный человек. Он любит восхищаться. Потом, правда, у него это проходит.
Но, вообще, я считаю, что это не концерт, не спектакль, но вечер, проведенный с нами. Или вечер, который мы проводим с людьми. И он должен быть, на мой взгляд, содержательным, кроме того, что интересным, но главное — содержательным. Потому что все бессодержательное очень надоело. Знаете, как одна актриса сказала, выйдя на сцену: "Я хочу, чтобы было интересно не только вам, но и мне".
Валентин Гафт: Вы знаете, я буду портить программу.
Ольга Остроумова: В кавычках! (смеется)
Валентин Гафт: В любом случае, у меня свой способ развлекать публику. И это не значит — заниматься какими-то простенькими вещами или пошлятиной. Но то, что я рассказываю, рискованно в каком-то смысле.
А с чего начались мои дурацкие сочинения? Я ни в коем случае о себе не возомнил, что я достиг высот в поэзии. У меня этого нет. Хотя я не знаю, может быть, я помру, и кто-то скажет, что я неплохо написал несколько стихотворений. И я надеюсь, что с того света я это услышу. Мне в моем возрасте уже только и остается, что об этом думать.
Что касается Оли, то она всегда живая, она всегда настоящая. Я каждый раз слушаю ее, как будто в первый раз. И мне надо обязательно ее слушать, потому что она заряжает меня. После нее я не осмелюсь говорить глупости, хотя знаете, быть дураком иногда не мешает.
Я расскажу, с чего это все начиналось. Началось с того, что я начал совершенно случайно писать эпиграммы по просьбе Олега Николаевича Ефремова. Раньше я не знал, что это такое. Я знал, что их писал Александр Сергеевич Пушкин, я читал эпиграммы Роберта Бернса в переводе С.Маршака.
А тут я как-то случайно что-то вякнул, и получилась эпиграмма. На режиссера, педагога Андрея Александровича Гончарова, который поставил четыре пьесы Генриха Боровика подряд. Я написал эпиграмму, и Сергей Владимирович Михалков, который присутствовал, сказал: "Ты только не читай их, как В.Маяковский. Ты пиши, а я буду их печатать". Вот и я начал писать.
- А о чем Вас тогда О.Ефремов попросил?
Ольга Остроумова: Да, капустники в "Современнике" - это особая история...
Валентин Гафт: У нас иногда выступал А.Володин, и такое говорил! Сидишь и думаешь: он дурака валяет или серьезно? Но это было очень серьезно, а после того, как выпили, это было серьезно вдвойне. И я на этих капустниках читал эпиграммы, которые производили сильное впечатление. Люди не обижались.
Ольга Остроумова: Он еще тогда не писал таких обидных.
Валентин Гафт: Мишка Казаков, с которого я начал сочинять, сначала терпел эти эпиграммы, а потом сказал, что я наделал в его жизни серьезные неприятности тем, что написал.
- Он имел в виду эпиграмму, в которой есть фраза "Начала много в нем мужского, но нет мужского в нем конца"?
Валентин Гафт: Да, он все выспрашивал: "Каких концов"? На что я отвечал: "Творческих!". Он говорил, что все стали интересоваться его концами, что я испортил ему жизнь. (смеется) Вот так это было. Таким был Миша Казаков, и так все началось.
А ведь, что такое сочинить стихотворение? Это роль сыграть. А из чего состоит роль? Смысл должен быть, детали неожиданные. У хороших режиссеров действие начинается не там, где придумано автором, а в тот момент, где режиссер чувствует, что что-то происходит в нашем восприятии. Поэтому иногда удивляются, почему артист на этой реплике вдруг остановился и молчит. А в этом режиссер нашел какие-то самые важные акценты, которые не предусмотрены в других местах. И тогда появляется новый характер, и мы воспринимаем пьесу, которую мы читали, совсем по-другому.
Ведь написано все гениальными поэтами, российскими и другими! Все и про все написано. Но каждый раз кажется, что ты это открываешь впервые. Про деревья, про животных, про человека, только жизнь у каждого своя. Можешь быть В.Маяковским, можешь быть Б.Пастернаком или О.Мандельштамом. Но лучше всего быть самим собой.
- Ваше творчество одновременно комично и трагично представлено в фильме-спектакле Романа Виктюка "Мне снился сон"...
Валентин Гафт: Вы знаете, это было сделано так. Виктюк отобрал стихотворения, а сделал так, как будто он их на съемке открывает. Дело в том, что в целом непринято показывать зрителям режиссера. Репетиции обычно скрыты. А тут мы условность сделали реальностью: показываются указания режиссера и тут же их выполнение. И зритель видит, как мы это говорили, и как это делается, и он наблюдает то, чего он обычно не видит. Мгновенное исполнение.
Это нельзя назвать абсолютной импровизацией, но был продуман настрой, потому что просто так, с пустого места не начнешь. Надо было зарядиться музыкой и изображением. И эти стихи я уже читать не могу. В этом Виктюк, он музыку подобрал очень хорошо, музыка очень влияла на исполнение и шла параллельно. Вообще Виктюк — это человек, понимающий, как можно сделать концерт, не только спектакль. В этом была какая-то парадность, нет, не парадность, но внимание к тому, насколько это серьезно. Это был концерт чувств и правды.
Я ему говорил, что второй раз прочитать эти стихи не смогу. Стараться повторить это не надо, да и не получится. Ведь стихи, как спектакль, как роль - играются. Все зависит от твоего состояния на сегодняшний день. Что-то на сцене подсказывает тебе что надо пропустить, а к чему вернуться. И потом эта проклятая память! Ты нафантазировал, что третьим стихотворением ты сделаешь это, а когда читаешь, то забываешь. А очень долго думать нельзя, потому что если будешь делать большие паузы, потеряешь время.
Ольга Остроумова: Импровизационность всегда должна быть. Это живое общение с людьми. Мы ведь не знаем, как пойдет. И это самое прекрасное.
Валентин Гафт: Иногда появляется вопрос — с чего начать? Это как наш президент говорит:
Не могло и быть иначе,
Кто б его не обучал,
Он свое долдонил — нАчал,
Так и кончил как начАл.
Можно так начинать. Сразу уже заявка на то, что нужно почитать эпиграммы.
- Кстати, об эпиграммах — пишите ли Вы их сейчас?
Валентин Гафт: Вообще-то я их не пишу, они сочиняются по ходу действий. Да, есть несколько новых.
Вчера весь вечер слушал Лепса
И до сих пор не успокоюсь:
Он так орал, идя по рельсам,
Что испугался встречный поезд.
Еще одно — Ие Саввиной, когдa она еще была жива.
Глазки серо-голубые,
Каждый добрый — вместе злые.
- Расскажите, пожалуйста, о Ваших корнях, ведь Ваши родители родом из Украины, Черниговской области... Как часто Вы там бывали, знаете ли украинский язык?
Валентин Гафт: Да, мои родители из Черниговской области, хотя сам я родился в Москве. Но бывал там часто, еще школьником, начиная с где-то с третьего класса.
И вообще мы должны были погибнуть все! 21 июня 1941 года мы должны были ехать туда, а нашу домработницу Галочку Лещенко обманули на вокзале — билеты ей дали на 22-е число. Если бы 21-го мы уехали, нас бы уже никого не было в живых, потому что этот поезд разбомбили.
Поэтому мы остались в Москве, началась война, и это было чудо, что мы спаслись. Кто это помог? Наверное, какая-то помощь была свыше, потому что этот день был страшный. Мы остались, а отец и мамины братья пошли на фронт. В живых остался мой отец и два маминых брата, а также сестра, которую угнали в Германию. Она была абсолютно курносой женщиной, а дети у нее были от украинца Пети. Вот он был похож на еврея, а она была абсолютно русской, их же три девочки погибли...
Но я бывал на родине родителей после войны, начиная с 1945 года. C третьего по десятый класс я каждое лето бывал там. Но по-украински я не говорю, я только иногда говорил: «шо она ко мне лизет?». (смеется) Я любил украинский язык, так же, как любили у нас в семье, любил украинские песни. Родственников у меня там почти не осталось, были, но умерли, многие сейчас живут в Израиле.
- А с каким чувством Вы наблюдаете за нынешними трагическими событиями на Украине?
Валентин Гафт: Каким бы ни было твое мнение, когда ты видишь этот ужас, когда ты видишь, как у тебя на глазах гибнут люди, когда искалечены и дети, а рыдающие люди просят: "Пожалуйста, остановитесь", но это не останавливается, то это безобразие!
Человек опустился уже так низко, что просто так его судить нельзя, потому что нет уже никакой морали, ничего святого нет, ничего! Мы опустились за черту возможного, того, как мы воспринимаем человека. Зверь и тот не такой. Это страшнее зверя.
- Кого Вы имеете ввиду?
Валентин Гафт: Я говорю про то, что там происходит. И публичные люди, интеллигенция ничего не могут сделать. Я бы на месте того, от кого это зависит, взял бы ружье и пошел бы туда и испытал на себе, что это такое. Вместе со своими детьми и семьей. Чтобы понять, что же это такое! Пошел и встал бы под эти пули, под эти взрывы. Только так можно понять — когда тебя это заденет лично, потому что сейчас пробиться к их сердцам не невозможно.
- Если вернуться к Вашему жизненному пути, то большое влияние на Вас оказало появление в Вашей жизни Ольги Mихайловны... Многое в вашей жизни изменилось с тех пор, Вы ведь даже приняли православие?
Что касается православия, то мой язык является сутью того, кем я являюсь. И в моем языке не хватало ощущения подлинного — того, что я хочу поведать. Я играл в "Ревизоре" городничего — это великая и грандиозная роль, и играл я ее немного по-другому, чем все. Ведь дело не только в том, что глупый городничий, застрявший в своих делах нечестных и боится ревизора, а в том, что он видит час расплаты, он немного одурманен тем, что приходит этот час расплаты.
Расплата — это неверие, нарушение законов веры. И вот, когда он идет такой несчастный и обманутый, то мне не хватало всегда этого обращения к богу. А когда я принял православие, то мне стало легче во всех отношениях. И здоровье улучшилось. Не хочу говорить, что это вылечило, но это меня заполнило, и это очень важная часть моей жизни.
- Хотелось бы поговорить и о Ваших ролях в кино, среди одних из самых популярных — это Ваши образы в фильмах Эльдара Рязанова "Гараж", "О бедном гусаре замолвите слово", "Небеса обетованные"...
Валентин Гафт: Когда Э.Рязанову меня посоветовала взять Лия Ахеджакова, он сказал: "Не буду, он меня заговорит". Когда-то я у него пробовался на какую-то маленькую роль в "Сирано" и мне так хотелось играть там, и я столько нафантазировал про эту роль, которая вообще ничтожна, и я ему столько рассказал, что он обалдел.
Рязанов не любил всякие сложности. Он говорил: это должно быть смешно, это должно быть серьезно. Иногда он, правда, ошибается, потому что слишком долго смешно. И это его недостаток во многих картинах.
- Вы и Ольга Михайловна ведь как раз встретились на съемочной площадке "Гаража"?
Ольга Остроумова: Можно сказать, что тогда не встретились, настоящая встреча произошла позже... А тогда я так их боялась — всех этих монстров! В.Невинный, И.Саввина, В.Гафт...
Валентин Гафт: Я не был монстром. Для меня эта роль в "Гараже" была неожиданной, ее должен был играть А.Ширвиндт. Я попал туда совершенно случайно - и старался, и стеснялся, и был зажатый. И мне очень многое не нравилось. Я не в восторге от этой картины, но она вечная, потому что проблемы вечные, и зритель недостатки не замечает — только достоинства. И в этом сила рязановских картин, которые со временем набирают, как дорогие вина.
Валентин Гафт: Да, это правда. Но у нас были испорчены отношения из-за моей эпиграммы, она мной не написана, она написана давно, только там фамилии другие.
И Никита часто вспоминал, что вот-де я был такой-сякой, но собака лает, а караван идет. И в один прекрасный вечер в Кремле мы получали ордена "За заслуги перед отечеством", правда, разной степени. Я получил свое, Никита — свое, и так получилось, что мы шли по этим огромным коридорам, я остановился от него на расстоянии примерно 20 метров и сказал: "Никита, какого черта ты все время склоняешь, что я написал эту эпиграмму, она написана давно, что ж ты меня все время поливаешь со страшной силой"?
Ольга Остроумова: Так она тобой написана или нет? Что это значит — она написана давно? (смеется)
Валентин Гафт: Нет, вы слушайте! Никита когда-то, когда я играл с Андрюшей Мироновым в "Фигаро", встречал меня у выхода из театра и провожал до метро.
Ольга Остроумова: Так и не признается!
Валентин Гафт: Я сказал Никите пару грубых слов и думал, он сейчас двинется ко мне и врежет. Он здоровый такой! Но он меня обнял нежно, тепло и сказал: "Сценарий "12" я тебе пришлю, пробовать не буду". И меня вызвали, опять вместо кого-то, вероятно... Никита сам меня гримировал. Правда, в такой трудной роли, и уже не первый раз, моим большим советчиком была Ольга Михайловна.
Я должен сказать, что ее подсказки сыграли огромную роль и в моей другой роли - Фирса, которого я сейчас играю совершенно по-другому. Но это роль, которая сейчас вызывает интерес у публики. Даже Галина Волчек удивлялась, что слишком много аплодисментов. Но она посмотрела спектакль и поняла. Марина Неелова также восхищается тем, как я играю, и мне самому нравится. Правда сейчас я не играю, потому что у меня болит нога, и долгое пребывание сцене в течение трех с половиной часов я не выдерживаю.
Но Галя недавно звонила и просила, чтобы я снова играл. Так что, наверное, придется играть. Это замечательная роль.
- Мой последний вопрос касается Ваших последних впечатлений о Литве. Хотелось бы также узнать, что Вы думаете о работе литовских режиссеров в Москве — Р.Туминаса, К.Гинкаса, М.Карбаускиса...
Ольга Остроумова: Для нас Прибалтика всегда была Европой, а сейчас это самая настоящая Европа. В этом и какая-то несуетность, и чистота, и ухоженность, и невероятная доброжелательность людей. Все очень как-то гармонично. И эта природа Друскининкай вливается в тебя. А я вообще такой человек, который без гармонии увядает. В данном случае для это для меня просто какой-то рай.
Валентин Гафт: А для меня, помимо Олиных ощущений, это еще Римас Туминас, конечно. Эти небольшие имя и фамилия превратились в заглавие огромной истории, связанной с театром до такой степени, что Россия и великий русский театр просто преклоняются перед этим талантливейшим уникальным человеком.
Я очень рад, что я с ним знаком и что я приехал по его приглашению. Я его полюбил.
Ольга Остроумова: Римас действительно вдохнул в театр Е.Вахтангова новую, интереснейшую жизнь.
Валентин Гафт: Что касается Литвы, то для меня Литва — это всегда заграница. Какой бы она ни была — советской или независимой, как сейчас. Она обрела себя. Я не думаю, что все так просто и легко: ах, как зажил народ, ах, как все одеты и обуты. Все непросто. Но это начало оборванного пути.
Я могу только пожелать, дай бог, чтобы здесь были люди счастливы, чтобы здесь не было никакой заварухи. В Прибалтике русских довольно много, и дай бог, чтобы не произошел какой-нибудь бешеный конфликт. Мало просто сказать: уважайте друг друга. Надо, чтобы были условия жизни такие, чтобы это не могло возникнуть.
Хотелось бы, чтобы никто не мешал друг другу жить, чтобы жизнь была мирная, она нелегкая, очень нелегкая, это характерно для всей Прибалтики, потому что это все-таки маленькие страны, и взяты под опеку и охрану богатых стран. Но надо думать в первую очередь самим, как сделать счастливую, настоящую прекрасную жизнь. Здесь есть для этого все возможности.
- Спасибо за беседу.
