Иосиф Бродский приехал в Вильнюс в конце августа 1966 года. И позже приезжал сюда до отъезда в эмиграцию в 1972-м. Все получилось быстро и неожиданно. Друг Эли и Рамунаса Катилюсов Андрей Сергеев знал поэта давно. И часто звонил ему из их квартиры. Катилюсы знали Бродского только по стихам и рассказам Сергеева. Поэтому, когда однажды во время разговора Андрей прикрыл трубку и сказал: «Иосифу плохо», все решили, что ему надо срочно приехать в Вильнюс. На второй день Бродский позвонил уже из Вильнюсского аэропорта. И через полчаса его встречали, вышедшего из такси, у дома № 1 по ул. Лейиклос. Об этой улице он оставит такие строки:
Родиться бы сто лет назад
и сохнущей поверх перины
глазеть в окно и видеть сад,
кресты двуглавой Катарины;
стыдиться матери, икать
от наведенного лорнета,
тележку с рухлядью толкать
по желтым переулкам гетто...
Спрашиваю у Рамунаса Катилюса:
- Вы помните свое первое впечатление?
- Начитавшись стихов Бродского, я представлял его почти Байроном. А из такси вышел обыкновенный молодой человек в кепке. Немного рыжеватый, как после оказалось, начинающий лысеть, чего он очень смущался. Но как только Бродский пожал мне руку, я почувствовал, что он один из нас.
- Расскажите подробнее о вашей квартире.
- Там были четыре комнаты и большая темная кухня. Чтобы к нам попасть, нужно было войти во двор, подойти к наружным дверям и подергать за шнур с деревянной ручкой. Когда звенел колокольчик, кто-нибудь спускался и открывал дверь. Сюда приходили Виргилиюс Чепайтис, Томас Венцлова, Пранас Моркус, Юозас Тумялис, Ина Вапшинскайте и, конечно, чета Сергеевых.
Мы говорили обо всем совершенно свободно. Издевались над советской властью. Иосиф это делал очень остроумно. Он часто читал нам стихи. Вопреки устоявшемуся мнению, в них не было политики. Только один раз, после событий в Чехословакии, он начал откровенно политический стих. Но события так поменялись, что он его не закончил. Очень важно понять, что несмотря на страдания, которые ему причиняла советская власть, он не стал обозленным. И тем более, не нужно считать Бродского диссидентом. Это слово носит политическую окраску. А он был сам по себе, и прежде всего был поэтом. Чтобы он пил, я этого не помню. В нашей компании любил выпить мой брат Аудронис. Иосиф даже однажды сочинил шутливый экспромт.
Если слить воедино
Все, что влито в этого блондина,
Была б бутыль
Величиной с костел.
Но зато Бродский злоупотреблял очень крепким кофе и много курил. У сигарет, чтобы накуриться, он отрывал фильтр. В Ленинград ему привозили „Camel“. Он так их потом и курил всю жизнь.
Уже тогда каждому, кто читал стихи Бродского, становилось ясно, что они не похожи на привычные советские штампы. Его аполитичная поэзия казалась партийным функционерам опаснее самых обличающих стихов. Личные невзгоды плюс постоянный надзор за личностью поэта в Ленинграде, скорее всего, сыграли решающую роль в его приезде в Литву. Позже Андрей Сергеев скажет: «От друзей Иосиф почти ничего не требовал. Даже не всегда искал в них понимающего читателя. Требовал, чтобы они его не предавали, не делали пакостей». Среди вильнюсского круга он нашел именно таких, преданных ему душой, друзей.
Но нельзя сказать, что невнимательных или не вдумчивых слушателей. На мой вопрос профессору Рамунасу Катилюсу, как физик-теоретик попал в круг поэтов, он ответил так:
- Большую роль в увлечении литературой сыграли мои родители. В школе у нас был замечательный учитель русской литературы. Еще я там встретил будущего поэта Томаса Венцлову. Я думаю, что в каждом человеке есть и физика, и поэзия от рождения. Но не надо считать, что дружба с Иосифом держалась только на моей любви к поэзии…
«Вот скромная приморская страна...»
Говорить о поэзии Бродского нельзя. Он настолько ассоциативен, метафоричен и глубок, что она не поддается никаким попыткам ее расчленить и объяснить. Поэтому я только еще раз напомню о его «литовских стихах». Это, прежде всего, циклы «Литовский дивертисмент» и «Литовский ноктюрн», посвященные Томасу Венцлове. Для дотошного исследователя здесь почти каждая строчка требует расшифровки. Но даже и без этого Бродский упоминает в стихах улицу Лейиклос, сюда он приезжал не менее восьми раз. Кафе «Неринга», о нем недавно вышла прекрасная статья («Встретимся в «Неринге», «Литовский курьер», № 45, 2009). Доминиканский костел и другие места в Вильнюсе. Также он пишет о Каунасе с кафе «Тульпе» и аллеей Лайсвес. О Куршской косе. О костеле, по всей видимости, в Судярве. Паланге он даже посвятил отдельный стих. И был, по-видимому, в нее влюблен, иначе не написал бы такие строчки:
И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.
Сопровождающим Бродского, это чаще всего были Э. и Р. Катилюсы или Т. Венцлова, казалось, что поэт не слишком внимательно слушает их архитектурные излияния. Но по стихам видно, что это совсем не так.
- В первый день приезда, - рассказывает Р. Катилюс, - он хотел послушать католическую мессу. И мы вместе пошли в костел святой Тересы. По всей видимости, было воскресенье, много народа, и мы не смогли попасть внутрь. Но кажется, Святые Ворота я ему не показывал. Тогда, в советское время, чудотворную икону открывали только по большим праздникам. Зато мы отлично прогулялись по улице Музеяус (Вокечю). Конечно, ему очень нравилась улица Швянто Игното. Она начиналась сразу за нашим бывшим домом. Однажды мы попали во двор Доминиканского монастыря. Монахи там давно не жили, и были обыкновенные квартиры. Иосифу так все понравилось, что он захотел срочно снять комнату. По-видимому, это связано с тем, что ему необходимо было иногда оставаться одному. Он постучался в одну дверь, но сказали, что комнаты не сдаются. Позже он приходил во двор монастыря еще, вместе с Иной Вапшинскайте. Они засиделись до темноты и о чем-то разговаривали.
- Это было как-то связано с религиозными поисками?
- Сейчас его пытаются представить иудеем, католиком или протестантом. Но на самом деле он не был религиозен. Ему было просто интересно. Как, например, он однажды довольно долго общался наедине с ксендзом в Судярве.
- Где он еще бывал?
- Конечно, мы ходили к костелу святой Анны. Есть известная история, как он подобрал там котенка и носил его с собой. В Ужупис мы не заходили. Тогда он не играл такой роли среди творческих людей, как сейчас. А был обыкновенным рабочим районом, и смотреть там было нечего.
Весь Старый город, та же улица Доминикону, был привлекательным. Все старые улицы мы обошли по многу раз. Но, конечно, с того времени многое изменилось. И дом, где он у нас жил, тоже сильно переделали и перекрасили. Сейчас даже нельзя попасть во двор. Это закрытые помещения одного из банков. Вы знаете, что интересно? Тогда дворами со стороны улицы Швянто Игното можно было попасть на крышу одной из построек губернаторского дворца. Мы туда пошли поздним вечером. Бродскому нравились рискованные предприятия. Об этом написал в своем стихотворении Андрей Сергеев. Там есть такие строчки: «ходьбой по крышам в клубах лунной пыли».
Знаю, что Бродский бывал в университете несколько раз. Но не со мной, а с Венцловой. В прославленном кафе «Неринга» он тоже бывал с ним. Может быть, тогда он почувствовал родство, которое объединяет двух поэтов, и это чувство сумел пронести через всю жизнь.
Мы похожи;
мы, в сущности, Томас, одно:
ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.
Друг для друга мы суть
обоюдное дно
амальгамовой лужи,
неспособной блеснуть.
Покривись - я отвечу ухмылкой кривой,
отзовусь на зевок немотой, раздирающей полость,
разольюсь в три ручья
от стоваттной слезы над твоей головой.
Мы - взаимный конвой,
проступающий в Касторе Поллукс,
в просторечье - ничья,
пат, подвижная тень,
приводимая в действие жаркой лучиной,
эхо возгласа, сдача с рубля.
Чем сильней жизнь испорчена, тем
мы в ней неразличимей
ока праздного дня.
Некоторые считают, что Бродский жил в Каунасе, но это не так. Его возил в Каунас Пранас Моркус. Они все осмотрели за один день и вернулись назад. Каунас, по словам Иосифа, его слегка разочаровал. Он надеялся увидеть западный город, а он оказался такой же, советский. В общем, некоторое тяготение к западу у Бродского уже тогда было.
Надо сказать, что, к сожалению, до сих пор очень мало изучены (или совсем не изучены) рисунки Иосифа Бродского. В том числе те, которые являются частью обширного архива Р. Катилюса, и были подарены поэтом именно ему. Во многих из них – море, люди, корабли, портреты. Рисовал он очень красиво и быстро. Эти рисунки как бы дополняют его литовское наследие. Помогают глубже проникнуть в мир его поэзии.