Однако тогда этого почти не заметили. Ведь «всем известно» – русская история делается в Москве. Противостояние Кремля и Белого дома затмило все остальное…
И, как и «первая русская революция» 1905 года, она была подавлена. Потому что – как и тогда – слишком много в ней было от прошлой эпохи.
Хотя то, чем она завершилась, выглядит вполне революционно и сегодня. Напомним: 29 сентября 1993 года в Новосибирске состоялось чрезвычайное совещание представителей региональных сибирских Советов. Они фактически выступили «третьей стороной» московского конфликта, а точнее – стали прообразом нового политического субъекта, выходящего за столичные рамки. В их ультиматуме впервые в новейшей истории были озвучены идеи Сибирской республики (причем не просто независимыми идеологами – но законодательной властью), а также содержалось обращение к другим субъектам РФ о согласовании совместных действий.
Однако Ельцин давно уже отказался от своего знаменитого лозунга «берите суверенитета сколько проглотите». Он охотно им пользовался в 1990 году, когда в областях и автономиях шла борьба между по-прежнему назначаемыми обкомами КПСС и уже свободно избираемыми региональными Советами. Разумеется, лозунг суверенитета был ближе и понятнее именно Советам, и вполне гармонировал с идеей суверенитета российского, который использовался тогда Ельциным в качестве орудия против горбачевской «вертикали».
Но в 1993-м ситуация решительно изменилась. Никакой КПСС уже не было. Конечно, в российском парламенте (Верховном Совете РСФСР) большинство депутатов по-прежнему составляли бывшие ее члены, но все они были напрямую избраны на альтернативных выборах 1990 года. В этом состояло их кардинальное отличие от «народных депутатов СССР», избранных годом раньше, когда треть из них была даже не избрана, а просто прошла по квотам общественных организаций, где тогда доминировала «руководящая и направляющая» КПСС. А Верховный Совет РСФСР (равно как и Советы всех остальных тогдашних союзных республик), при всей его разнородности, был действительно демократически избранным всенародным представительством. Эпоха «политтехно» еще не началась…
Для России с ее пятивековой (после разгрома Новгородской республики) монархической традицией, проявившейся даже в советском культе генсеков, это торжество парламентаризма было настоящим историческим прорывом. Однако после августа 1991 года, и особенно после декабря, окончательно сместив «слабого» Горбачева, Ельцин сам преемствовал эту монархическую традицию, и все более входил в образ самодержавного «царя Бориса».
Российские либералы надеялись, что харизматический Ельцин, как ледокол, «проложит дорогу реформам», но история сыграла с ними злую шутку. Октябрьский расстрел парламента означал не «конец совка», чему они наивно обрадовались, но окончательную реставрацию монархической парадигмы русской истории. Показательно само название «Государственная Дума», которое было утверждено взамен «Верховного Совета». Именно так и назывался парламент при последнем царе, причем роль его была весьма несущественной и скорее декоративной. После этого символического отката в дореволюционное прошлое уже неудивительны были и кавказские войны, и передача власти по «преемничеству»...
Впрочем, в новую Думу легко вошли функционеры КПРФ, тихо переждавшие, по призыву своего вождя, октябрьские события. И впоследствии они вполне влились в новую модель власти, тихо поддерживая ельцинские правительства, но громко изображая из себя «оппозицию». Политтехнологическая машина заработала… Кстати, интересно вспомнить, что в последнем Верховном Совете, который после 1993 года пропаганда изображала «коммунистическим монстром», никакой «фракции КПРФ» не было вовсе.
Почти две недели – с 21 сентября по 4 октября 1993 года – Верховный Совет защищала, возводя баррикады, очень разношерстная публика, были там, как ни парадоксально, и те, кто строил такие же баррикады в 1991-м. Прежняя, советская однопартийная система уже рухнула, а новые, вельможные «думские» партии еще не возникли – в 1991-93 годах общественная жизнь бурлила вольно и неформально. Под стенами Белого дома возник настоящий народный парламент, точнее – вече. Ортодоксальный европейский политолог наверняка упал бы в обморок, наблюдая, как легко там находили общий язык, греясь у одних костров, распевая под гитару одни песни, а порой и распивая на брудершафт, самые многообразные силы политического спектра – от «крайне левых» до «ультра-правых». Это чем-то напоминало киевский Майдан следующего десятилетия – но украинцам, к своему счастью, удалось решить дело миром.
Фанатичные сторонники Ельцина из числа либеральной интеллигенции, взахлеб требовавшие от него в прямом эфире в те дни «раздавить гадину» и «не жалеть патронов», сами не поняли, что натворили. Ныне они любят жаловаться на дискредитацию в общественном сознании слова «демократия» – но ведь вы сами его и дискредитировали этими хищными воплями! Если народ – причем в подавляющем большинстве безоружный – требует у власти соблюдать свои законы, а вы называете это «красно-коричневым мятежом» – какие же вы «демократы»? На словах вы можете сколько угодно «не любить империю», но на деле, благословив эту танково-дубиночную власть, несете главную ответственность за неоимперскую эволюцию «новой России». Неслучайно, кстати, что осколки партии СПС недавно послушно влились в очередной псевдолиберальный проект Кремля...
И напротив – многие из тогдашних защитников Белого дома с тех пор эволюционировали в принципиально ином направлении – антиимперском, регионалистском и демократическом. Хотя, по существу, они всегда были природными, стихийными демократами – просто предпочитали не называть себя так, чтобы не смешиваться с «демократурой» официозной. Здесь весьма показателен путь известного поэта и публициста Алексея Широпаева. В своих красочных и подробных воспоминанияхо тех днях он подводит весьма беспощадный исторический итог: «В том октябре мы стали свидетелями и участниками финальной русской исторической мистерии. ПРЕЖНИЙ русский народ, каким он сформировался за тысячу лет, канул в лету – вместе с золочеными византийскими хоругвями, красными знаменами, с Лениным в башке и иконой в руке. Его попросту СЛИЛИ».
Нынешняя власть еще может апеллировать к этим историческим архетипам, и даже порой охотно это делает – однако все более очевидна политтехнологическая пустота таких апелляций. В отличие от идеалистов 1993 года, власть сегодня попросту использует эти «мемы» для создания пропагандистской иллюзии: все, что выгодно кремлевской сырьевой олигархии, выгодно и России. И это эффективно: патриотический обыватель, насмотревшийся телеящика, гордо говорит «наш газ» или «наша нефть», не замечая ироничной улыбки действительных хозяев этих ресурсов…
2. «Сахарный Кремль» все же тает…
В конечном итоге, эта гиперцентрализованная империя, целиком завязанная на «трубу», выдается едва ли не новый «золотой век» русской истории, вобравшей в себя и царскую, и советскую. Официальная пропаганда льется патокой державного самолюбования (не слишком ли далеко в будущее отодвинул Сорокин свой «Сахарный Кремль»?), перемежаясь, впрочем, потоками грязи по адресу других стран, и особенно соседей, не желающих разделить эту имперскую благодать… Путь радикального пробуждения от этого морока Алексей Широпаев намечает в фундаментальных статьяхо новом пространстве и новой личности, которые способны реализоваться лишь в новой – регионалистской перспективе, когда власть вновь станет производной от воли граждан, а не самоценной «вещью в себе».
И эта перспектива может быть куда ближе, чем кажется на первый взгляд. Русская история, при всей ее тягучей неторопливости, временами стремительна необычайно. Ну кто, к примеру, на пышном праздновании 300-летия Дома Романовых в 1913 году мог знать, что через год страну засосет в мировую войну, а затем через три года рухнет и сам этот оказавшийся карточным Дом, и начнется совсем другая эпоха? Кто из «наших», штурмовавших вильнюсский телецентр в январе 1991-го, полагал, что через неполный год они окажутся солдатами несуществующей страны?..
Если первой региональной революцией в России счесть «парад суверенитетов» начала 1990-х, то вторая – еще впереди. И начаться она, как и «вторая русская», февральская 1917 года, может даже с некоторой исторической схожестью. А именно – в результате всеобщей усталости от бессмысленной империалистической войны, подорвавшей российскую экономику.
Неважно, что сегодня такой «горячей» войны нет – она лишь ведется кремлевским руководством иными, экономическими методами. Впрочем, иногда, как с Грузией, прорывает и напрямую… Но смысл остается тот же – попытка кремлевского сырьевого клана навязать свою доминацию на всем постсоветском пространстве. Грузию, по всей видимости, решили наказать за то, что она вздумала самостоятельно, без разрешения Москвы (которая по-прежнему мнит себя «большим братом») транспортировать азиатские сырьевые ресурсы в Европу (нефтепровод Баку-Тбилиси-Джейхан). Украина со своим проектом «Белый поток» (газопровод по дну Черного моря из Батуми в Одессу), выходящим из-под контроля «Газпрома», также все более нервирует Кремль. Достается даже верному, но строптивому «батьке» Лукашенко. Ну, страны Балтии, понятно, «врагами» стали сразу со вступлением в ЕС и НАТО.
Нападкам на все эти страны регулярно уделяется львиная доля времени в российских информационно-пропагандистских телепрограммах. И опять же, обыватель охотно переживает за «наши нефть и газ», которые ему не принадлежат… Впрочем, однажды, сквозь рев патриотических фанфар, он вдруг с удивлением замечает, что в родной «энергетической сверхдержаве» бензин становится почему-то все дороже, а за ним и все остальное… И на зловредных соседей вроде не спишешь! Так пропагандистская ненависть к ним улетучивается, уступая место более здравому анализу. А если наш обыватель проживает не в «столицах», и сам не подключен к «трубе» какой-то госкорпорации, он задумывается и над этим социально-географическим контрастом. А это уже – прямой путь к тому, что классики называли «революционной ситуацией»…
3. Многоликая пост-Россия
Почему базовой парадигмой свободного развития российской политики может быть именно регионализм? Потому что в условиях кризиса гражданам неизбежно захочется самим избирать и контролировать свою власть – что при многоэтажной российской «вертикали» сделано фактически невозможным. Как выражается петербургский публицист Даниил Коцюбинский, «власть должна находиться на расстоянии плевка». Вторая региональная революция начнется в городских, областных и республиканских парламентах. «Национальная ассамблея», которую столичные оппозиционеры пытаются создавать по той же централистской модели, что и нынешняя власть, вряд ли ее переживет…
Кстати, расхожие ныне «национальные» лозунги наверняка отойдут на задний план или вовсе схлынут – просто жителям регионов окончательно станет ясно, что эта риторика является лишь инструментом власти для удержания населения в одном «послушном стаде». Если регионалисты не избавятся от «единодержавного» национализма – они повторят роковую ошибку деятелей февральской революции. Те также «патриотически» затягивали опостылевшую империалистическую войну, чем фактически сдали козыри мира большевикам. А большевики, придя к власти под лозунгом «мир – народам», лишь восстановили империю. Так что и в новой ситуации все будет зависеть от того, сумеют ли региональные политики пройти по тонкой грани – не свалившись ни в агрессивный изоляционизм (возможно, этнического толка), который в современном мире нелеп, ни в новый унитарный проект, который вновь делегирует власть от своего населения какому-то далекому «начальству»…
Главным различием (и полем конкуренции) пост-российских регионов между собой станут их уникальные культурно-экономические «бренды». От того, насколько они будут узнаваемы в окружающем мире, и будет зависеть простота вхождения того или иного региона в глобальную экономику. Иными словами, каждый регион должен, наконец, обрести свое неповторимое лицо, закрытое еще пока многовековой и одинаково серой маской российской «провинциальности».
Это региональное «самообретение» может начаться лишь с того, что и было указано в ультиматуме сибиряков 1993 года – а именно: с «объявления федеральной собственности, находящейся на территориях, собственностью республик, краев и областей». Причем это будет вовсе не «распад», коим любят пугать столичные идеологи, приравнивающие «федеральное» к «своему», а именно основа для налаживания равноправных межрегиональных связей. Вот, к примеру, в Карелии нет своего газа, а на Ямале – леса: однако они вполне могли бы напрямую обмениваться между собой этими ресурсами. Но проблема состоит в том, что и ямальский газ, и карельский лес сегодня принадлежат не самим этим регионам, а «федеральным» корпорациям, от лица которых вещают «дорогие мои москвичи»…
Ключевой момент в этой будущей региональной принадлежности ресурсов – чтобы они вновь не попали в руки неких анонимных «корпораций», но принадлежали самим гражданам. И это вовсе не «утопия» – именно в такой, общественной собственности жителей находятся ныне ресурсы Аляски. Эту модель, выходящую за рамки прежних «право-левых» схем, там успешно внедрил губернатор Уолтер Хикл. Кстати, выдвиженец Партии независимости Аляски и предшественник Сары Пэйлин…
