В интервью DELFI чернобылец рассказал, какие неожиданности испытывали «сборщики сувениров», где мужчины доставали самогон и как в первый день его поразили зерновые размером с кукурузу и невероятно красивые яблоки, которые нельзя есть.

За две недели Антанас там заболел неизлечимой болезнью, но ждал замены полтора месяца. Не в больнице, а в зоне с повышенным уровнем радиации.

Авария, произошедшая 30 лет назад, 26 апреля, до сих пор считается самой крупной аварией такого типа в истории ядерной энергетики, по количеству погибших и пострадавших.

И хотя Антанаса призвали ликвидировать последствия только в сентябре, они вместе с экскаваторщиками и трактористами одни из первых не только работали, но и жили всего в 7 км от места катастрофы.

«Москве был отправлен рапорт, что самый вредный грунт снят, и ликвидаторы могут жить в зоне 30 км», - сказал ответственный секретарь литовского движения «Чернобыль» Турчинас, на себе испытавший, что означал этот рапорт для ликвидаторов на самом деле.

- При каких обстоятельствах вас пригласили в Чернобыль?

Так как я был офицером, в сентябре пришел приказ явиться в Киев, и все. В Чернобыль меня отправили через полгода после аварии, но мы все равно не знали, что там происходит, так как в советское время многое было засекречено.

- Где вас поселили?

- В Стечанке, в 7 километрах от электростанции, в зданиях колхоза. Близкие нас ругали, что мы ездим в Чернобыль, чтобы позвонить домой, так как это опасно, но Чернбыль в 15 километрах от АЭС, а мы жили вдвое ближе.

- В каких колхозных помещениях вы жили?

- В конторе. Туда привезли кровати, и все. Нас там было около 200. Для устранения радиоактивного грунта требовались люди, умеющие работать с машинами, экскаваторами, тракторами. Кое-где можно было найти технику, в других местах работали вручную. Грунт везли хоронить в глубокие траншеи, так называемые могильники.

- Что конкретно вы делали?

- Надо было все организовать. Смотреть, чтобы рабочие вовремя выезжали и возвращались. Иногда бывало трудно, так как некоторые пили местный самогон. Он тоже был заражен, мы пытались объяснять, что это плохо. Но очень трудно что-то объяснить человеку, когда он не чувствует ничего плохого.

- Кто обеспечивал этот самогон? Ведь это была закрытая, охраняемая зона.

- Водителям было нетрудно поехать за несколько десятков километров и купить у местных. Кто проконтролирует? Ведь не было ни полиции, ничего. Зона, где мы жили и работали, была словно заколдованная. У въезда были пункты санобработки, счетчики показывали, насколько радиация воздействовала на машину.

- А человек?

- На человека еще больше действовало, но проверяли только машины.

- Вы работали в специальной одежде?

- Нет, в такой же, как в армии, рабочей одежде. Как рассказывали побывавшие там ранее, сначала одежду меняли каждый день, а нам уже раз в неделю или две.

- Почему вас поселили в зоне особого риска?

- Потому, что в июле-августе в Москву был отправлен рапорт, что самый радиоактивный слой снят, и радиация настолько снизилась, что уже не вредна.

- Как вы сейчас думаете, это была правда?

- Конечно, нет. Но у нас люди очень практичные: если ближе живешь, быстрее доберешься, больше сделаешь. Если бы мы жили на расстоянии 50 км, поездки занимали бы много времени.

- Вы спокойно спали?

- Какой тут покой. Конечно, старались не думать про этот ад… Когда я начал задыхаться, пропал голос, я попросил, чтобы меня заменили.

- Когда стало ухудшаться здоровье?

- Через две недели. Потом пришлось лечиться в специальной больнице под Киевом, куда привозили всех чернобыльцев – в Пуще-Водице. Там установили, что радиация воздействовала на мои бронхи. Это подтвердили и в Литве, когда развилась бронхиальная астма.

- Вас сразу отвезли в больницу, когда вы начали задыхаться?

- Нет, через полтора месяца. Даже если заболел, раньше, чем закончится смена, никто не отпускал. Были люди, у которых распухали ноги, они не могли ходить. Некоторые не могли работать – плохо себя чувствовали. На работу не ходили, но все равно ждали следующую смену, так как не могли просто взять и уехать. Нам в книжки записывали дозы облучения, но они были неточные. По действовавшим тогда правилам, если человек получал максимальную дозу, его заменяли. Поэтому записывали меньше.

- А зарплата за работу в таких условиях была выше?

- Нет, хотя ходили слухи о двойной зарплате, и среди ликвидаторов было много добровольцев. Я таких не встречал. Призывали через военные комиссариаты. Так как была авария, действовал закон военного времени. Если не отзовешься на повестку, тебя могли судить как дезертира. Более хитрые во время призыва ложились в больницу, придумывали что-то еще, но не было таких, которые просто не шли.

- Сколько вам тогда было лет?

- Чуть больше тридцати. У меня уже была семья. Хорошо, что близкие не знали, какие там условия, как опасно. Они бы переживали еще больше.

Мое первое впечатление из зоны – мертвая природа. В сентябре мы не увидели ни собак, ни кошек. Редко какая-нибудь птичка пролетала. Можно сказать, мертвая земля. Я думал, может быть, животные, чувствуя беду, сами оттуда ушли? Взрыв произошел в конце апреля, когда поля уже были засеяны. В сентябре мы увидели зерновые размером с кукурузу. Ячмень, рожь очень высокие, яблоки большие, красивые, с красными боками. Рабочие пытались их есть, хотя мы говорили, что нельзя. Объясняли, чтобы они ничего не пробовали, не трогали, но человек есть человек. Многие мои знакомые умерли. По неуточненным данным, только из тех, кто приехал из Литвы, 2 500 уже нет.

Позднее мне пришлось участвовать в ликвидации аварии на предприятии Azotas. Хотя тогда эвакуировали всю Йонаву, никакого сравнения с Чернобылем не может быть.

- Кто обеспечивал общественный порядок в Чернобыле?

- Никто. Бывало так, что мужчины напивались и начинали драться. За драки отвечали офицеры. Иногда приезжала милиция, смотрела, чтобы никто не грабил дома эвакуированных жителей. Уехавшие жители просили нас подвезти до дома, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Они надеялись вернуться. Некоторые потом и вернулись, особенно старики, чтобы умереть в своем доме. Не так просто от всего отказаться и пустить корни в новом месте.

- Может быть, какие-то «сувениры» пытались привозить и ликвидаторы?

- Пытались, если что-нибудь находили. Клали в карман, но сувенир его прожигал, и человек оказывался в больнице, если кусочек металла был радиоактивный. Взяв в руки какой-либо предмет, сначала ничего не чувствовали, но последствия были печальные.

- Вы возвращались в Чернобыль?

- Нет. Не очень хорошие воспоминания. Там точно еще есть радиация. И когда японцы приезжают, измеряют своими приборами и даже не выходят их машины. Я знаю, что организуются экскурсии. Пусть экстремалы ездят, я не против.

- Какую помощь государства получают литовские чернобыльцы?

- Если доживают до пенсии, получают так называемую государственную, на 50 евро больше обычной. Но я получаю государственную пенсию офицера, и мне эти 50 евро за Чернобыль не положены. Если подтверждается, что человек, участвовавший в ликвидации последствий аварии, заболел именно из-за этого, устанавливается инвалидность, и решением правительства человек получает одноразовую выплату. В литах это было 1200. Чернобыльцы просили индексировать одноразовые выплаты, но это никому не интересно. Мое заболевание хроническое, и если всем лекарства компенсируются, то компенсируются и мне, а если нет, то я, как и другие, плачу за лекарства. Раньше в больнице Сапегос был медицинский центр чернобыльцев, но когда больницу ликвидировали, не стало и центра.

- Вы чувствуете обиду?

- Большую. Но против ветра не подуешь. Если государство так считает, то так и есть.

- Сколько сейчас в Литве чернобыльцев?

- По сведениям нашей организации, около 4000.

Поделиться
Комментарии