Каждый, видимо, по своему прав - и Алексей, и Литва. Бывают, значит, и такие времена, когда судьба одного государства зависит от простых людей, ничего героического, по их мнению, не совершающих: всего лишь неравнодушие, поддержка и помощь.
По словам Алексея, он искренне удивился, когда узнал, что стал медалистом: "И потом с этим удивление так и жил. Медаль я получил много лет спустя во время очередной поездки к друзьям в Литву. Относится к этому, как чему-то такому, что надо положить на историческое блюдо и с этим ходить, я не могу. Потому что я знаю все, что тогда произошло".
Об этом он и рассказал в интервью DELFI.
"История была достаточно нехитрая", - вспоминает Алексей о своем первом посещении Литвы. Тогда еще одна из советских республик, но уже без советского органа цензуры Горлита (городское управление литературы) стала для группы студентов Ленинградского государственного университета местом, где приятное совмещалось с полезным.
"По-моему, в 1987/1988 году у нас была организована попытка провести съезд студенчества со всей страны. Это была абсолютно неформальная инициатива, которая возникла против попыток организовать кипиш против военных кафедр в ВУЗах. Там возник такой общегородской организационный совет. На фоне эйфории, вызванной тактическими успехами, возникла мысль провести всесоюзный слет студенчества. И он был проведен. Мы там познакомились с несколькими ребятами из Вильнюсского университета, среди которых был господин Г.Степонавичюс, студент юрфака. И тут, кстати, в Литве был ликвидирован Горлит, появились неподцензурные типографии, и мы организовали канал доставки всякой неподцензурной литературы в Петербург, тогда Ленинград.
Это было такое совмещение приятного с полезным. Литература была полезная, подрывная, но при этом в Петербурге лист стоил 50 копеек, а мы здесь на более менее приличном по тем временам полиграфическом оборудовании печатали за 8/10 копеек. Такой первый опыт совмещения гражданского служения с какими-то побочными радостями. И мы сюда возили деньги, а отсюда вывозили самиздат», - о тогдашней схеме работы говорит Алексей.
«Пулю переваривать на голодный желудок»
Но очередной "полиэтиленовый мешок с мятыми деньгами" еще долго конвертировался в самиздат, т.к. вернуться в Ленинград было попросту не на чем: "Началась транспортная забастовка на фоне ухудшения отношений с союзным центром".
"Вот я собственно и остался. И жить мне тоже было негде. И я поехал в Антакальнис, вписался в общежитие филологического факультета в «Нью-Йорке». Была сессия и мужиков в общаге не было. Все разъехались по деревням. Остались девицы. Происходит эскалация напряженности: поезда не ходят, самолеты не летают. Я живу в общаге и резонирую с настроениями в среде обитания. Это было абсолютно органичное состояние. А потом началась самоорганизация тех, кто уцелел во время сессии. Общага была заполнена процентов на 25. Ребята стали организовываться, назначать себе дежурство. Организованными группами выходить кто куда. Сначала я с Г.Степонавичюсом сидел в подвале парламента, - где, по словам Алексея, обстановка была довольно нервная. - Постоянно звучала информация о передвижении бронетехники. Там был оборудован пункт оказания первой медицинской помощи. Дежурил какой-то доктор в качестве начальника пункта. У него тоже, видимо, настроение было бодрое, он нам сказал, чтобы мы ничего не кушали, потому что, когда пуля в живот попадет, больше шансов протянуть ноги, т.е. проще пулю переваривать на голодный желудок».
Все произошло за 10 минут
В итоге наш собеседник с несколькими студентками факультета филологии дежурил на улице С.Конарскё, у здания нынешнего Литовского радио и телевидения, а тогда Комитета радио и ТВ. Алексей делится своими впечатлениями от царившей атмосферы:
«Ничто не предвещало на самом деле. Атмосфера была довольно восторженная, доброжелательная: котлы, термосы, пирожки, фольклорные ансамбли.
Народ такой расслабленный и благодушный. При этом где-то ездят эти «космонавты». И это как две параллельных реальности, эстетики, и они не очень до какого-то времени соприкасались».
«Все произошло за 10 минут. Мы стояли у Телерадиокомитета, подъехало несколько БТРов. Из них повыскакивали люди, которые по внешнему виду были похожи на солдат, но, видимо, солдатами не являлись. Достаточно взрослые, не срочники. Говорили, что это части КГБ, которые прислали на усиление Вильнюсского гарнизона.
Там на улице стояли автобусы, как вогенбург у гуситов (передвижные укрепления), которые должны были выполнять какую-то фортификационную миссию. Подъехали БТРы и пошли на здание, прижимая толпу к стенке. Вот и началось.
Они сначала открыли огонь в воздух. Наверное, холостыми. Потом покидали первым рядам под ноги взрывпакеты. А я пришел с выводком студенток. На одной из них куртка загорелась. Возможно, если бы люди понимали, с чем они столкнутся, их было бы поменьше. Меня не покидало ощущение, что есть много иллюзий у людей по поводу границ, которые может себе позволить советская родина, которых я не испытывал в силу разных причин.
Потом они пошли на штурм с тяжелыми предметами типа дубинок, но не таких с какими сейчас у нас и, видимо, в других местах ходят полицейские, такие резиновые. А там были такие граненные металлические штуки. По крайней мере, мне так показалось, когда мне надавали по башке.
Вот, собственно, и все. Нас прижали, прямо по головам прошли через окна внутрь дома. Я попытался кидать осколками стекла в этих и девочек отвести. Разбили мне там башку и спину. Не очень сильно, потому что голову я закрывал. Настучали по спине, шее.
Прям через эти автобусы, через водительскую дверь зашли, через пассажирскую выпали и покинули место столкновения, поймали такси, которые подъезжали в волонтерском режиме, денег ни с кого не брали. Отвезли нас в какую-то больницу.
Ехали мы мимо башни Гедиминаса, на которой очень красиво развевался триколор. Девочки плакали. Это, конечно, была сильная картина, потому что редко в предыдущей жизни попадал в обстановку массовой хорошей эмоциональной волны. А здесь столько замечательных людей вокруг, в огромных количествах, очень добрая обстановка.
Привез нас дяденька добрый в больницу. Оприходовали нас в больнице, поставили диагноз, куда-то записали и сказали, что если у нас есть здоровье, то надо сваливать, потому что медперсонал думает, что скоро начнут отлавливать раненых для принятия соответствующих мер. Насколько я понимаю, ничего такого не было. Вот огородами из этой больницы, мы направились обратно в общагу. Еще около месяца оставался в Литве", - рассказал Алексей.
- Как узнали потом о погибших у телебашни?
- СМИ передавали. Оборудовали какую-то кают-компанию, поставили телевизор, перекидывали с канала на канал. Смотрели литовские новости, смотрели советскую пропаганду вполне сознательно, увидел земляка своего, Александра Глебовича (А.Невзоров), который несколько дней спустя рассказывал документально про снайперов, которые стреляли с крыши.
- В прошлом году в интервью «Открытой России» он сказал, что сожалеет о том, что литовский народ навсегда записал его во враги, а с другой стороны, противоположная ситуация: господин Киселев, занял в свое время принципиальную позицию, а затем был лишён медали 13 января, вручённой ему в 1994 году. 25 лет назад советская пропаганда не достигла своей цели, а что сейчас?
- Пропаганда здесь не могла сыграть никакой роли, потому что есть люди, которые в силу профессии, своего бэкграунда и опыта не могут быть подвержены пропаганде. Никакая пропаганда неспособна пронять господина Киселева и заставить его переобуться, т.к. он, собственно, поставщик на этом конвейере, он понимает цену. Там, как мне кажется, вполне прагматичные рациональные люди. Считать, что это какое-то помутнение, наваждение — это наивно и, может быть, несправедливо в отношении господина Киселева.
Другое дело, что есть влияние обстановки и давление обстоятельств. Это многофакторная вещь. Она заставляет человека приспосабливаться. Это не одномоментный процесс, и, став на эту тропинку, не у каждого получается остановиться, оглянуться и задуматься. По ней шагают многие, но не все ушли так далеко, как господин Киселев и, может быть, ему самому уже страшно. Наверняка да, потому что иначе бы он не устраивал судов в европейских юрисдикциях по поводу незаконности санкций.
- Олег Кашин сегодня пишет, что для Литвы январь 1991 года – важнейший эпизод национальной истории, момент реального возрождения независимости, кровавая драма, как бы это ни звучало, с вполне счастливым концом. Для России – полузабытый перестроечный случай на периферии, одна из множества историй того рода, о которых лучше лишний раз не вспоминать. То, что произошло в Литве, значит что-то для России, может значить?
- Оно не может не значить. Насколько это сегодня актуальное событие для среднестатистического россиянина, вопрос второй и он не важный в контексте заданного вопроса. Потому что по совершенно объективным причинам это очень важная история. Это просто яркое начало очередного этапа распада империи, которое началось не в 1991 году, а началось, грубо говоря, сто лет назад. Медленность и мучительность этого процесса не делает его менее необратимым. К этому можно относиться со слезой и с ностальгией, к этому можно относиться злорадно или просто радостно. Неважно. Это глобальный тектонический исторический процесс. И то, что здесь началось, это важная веха на этом пути, который можно оценивать, можно не оценивать, но это объективная реальность.
- Вы вспомнили о необыкновенной атмосфере того времени. За эти 25 лет что-то подобное приходилось переживать?
- Да, приходилось. Это было в Москве в августе 1991 года, когда я практически настолько же случайно, как и в случае январских событий в Вильнюсе, поскольку приехал с другими целями, чем разрушать империю, оказался в гуще этого духовного подъема.
Наверное, было бы не менее впечатляющим все тоже самое пережить на малой родине в Петербурге, но туда я доехать не успел потому, что на время путча застрял в Москве.
Абсолютно сопоставимые эмоции. В каком-то смысле может даже более значимые, потому что здесь я был все-таки в статусе гостя-интернационалиста, а там я был ну вроде как внутри своей цивилизации. Оказывается, и такое тоже бывает.
Потом была долгая пауза. И был период, когда меня это нисколько не печалило. Потому что я с большой осторожность отношусь к людям, которые свое прошлое таскают на блюде всю оставшуюся жизнь. Наверное, для них это важно. Для меня это признак некоего нездоровья. Пережив все эти события, я относился к ним как к ярким пятнам в прошлом, вовсе не имея задачи из принципа еще раз зачем-то это пережить.
Я думал, что началась нормальная жизнь, которая избавляет тебя от необходимости взмывать в небо, совершать подвиги духа и так далее. Потом оказалось, что это была неоправданно оптимистическая оценка. Запрос на то, чтобы пережить это снова год от года креп.
В 2011 году после выборов Госдуму народ вышел на улицу и в Москве, что было более менее ожидаемо, и в Питере, что было ожидаемо меньше. Вот я снова оказался среди большого количества удивительно симпатичных людей с приятными лицами, с чувством собственного достоинства. Это было очень радостно, длилось недолго.
Но, я думаю, что есть шанс пережить это еще разок. Надеюсь, последний.
