Редкое сочетание и кропотливое пестование всех этих направлений своей личности позволило Никасу стать сегодня всемирно известным художником и арт-предпринимателем высочайшего уровня. Теперь написанные им портреты бережно хранят Софи Лорен и Михаил Горбачев, Пьер Карден и Мик Джаггер, Жан-Поль Бельмондо и Гейдар Алиев, Клинт Иствуд и Монтсеррат Кабалье, Крис де Бург и Тина Тернер, Никита Михалков и Алла Пугачева, Мадонна и король Испании, Джек Николсон и Анни Жирардо, президенты Бразилии, Туркмении, Эквадора, Турции...

Со свойственной Никасу скромной простотой (нет сомнения, что она шлифовалась годами) он сказал однажды, что нереализованная мечта у него только одна: вскарабкаться на небо, сесть напротив Бога и рисовать Его...

Диапазон творчества Никаса чрезвычайно широк: кубизм, символизм, абстракционизм, реалистический психологический портрет, сюрреалистический пейзаж... Кроме того, он классический русский иконописец, чьи работы благославляет и принимает в свои стены православная церковь.

Работы Сафронова украшают многие музеи Америки, России, Западной Европы. Говорят, уже более 700 его картин куплено коллекционерами, что позволило художнику стать обладателем не только собственного старинного замка в Шотландии, но и просторного пентхауза с видом на Кремль в Москве. Однако Никас – не только приобретатель, но и щедрый благотворитель: говорит, что из трех заработанных копеек две надо пожертвовать.

Как ни странно, в Литве имя и творчество Никаса Сафронова известно мало. А зря, ведь именно нашей земле он обязан не только своим происхождением – мать Никаса, Анна, полу-финка-полу-литовка, родом из католической семьи из-под Паневежиса, но и своими первыми творческими озарениями и даже первым признанием.

Во-первых, Никас учился в Вильнюсском Художественном институте (ныне Академии), где впервые по-настоящему ощутил себя именно живописцем. Во-вторых, в 1978 г. в Паневежисе состоялась его первая персональная выставка.

В-третьих, именно из Литвы, тогда еще вполне советской закрытой страны, Сафронов стремительно вырвался в большой мир – на первом курсе учебы в Художественном институте две его работы были отобраны для выставки в парижском Центре Помпиду...

В общем, по всему видно, нам пришла пора поближе познакомиться с Никасом.

«Вкус Литвы оказался приятным...»

- Я приехал в Литву прежде всего для того, чтобы посетить места, связанные с моей мамой. Когда она ушла, а это было в 1976 году, я служил в армии в Эстонии. После этого твердо решил, что непременно навещу ее родину, но все как-то не получалось – не хватало времени. Теперь такая пора настала.

Мне приятно, что во мне течет и литовская кровь. Хотелось, чтобы здесь устраивались выставки моих работ, продавались мои альбомы, ведь я здесь жил, учился. Хотя учился также и Ростве-на-Дону, и в Москве, и Загорске, и в Париже, и в Лондоне, и в Голландии, где изучал художников, которые меня интересовали. Однако к Литве я преисполнен благодарности, так как впитал здесь много полезного и нужного для жизни и творчества.

Я подарил президенту Валдасу Адамкусу картину, которая связана с Литвой. Это вид ночного Вильнюса. Год назад, когда я был в Литве в предыдущий раз, я делал зарисовки, что-то запомнил, что-то сфотографировал. Теперь у меня есть серия работ, которая постепенно развивается. Я ее готовлю, может быть, к тысячелетию празднования первого упоминания Литвы, в котором хотел бы принять творческое участие. Хочу показать Литве и всему миру - т.к. мои альбомы продаются на Западе - как она красива.

- Вы всегда знали, что Ваша мама – родом из Литвы, литовка. Что для Вас это значило?

- Я бы так узко не сосредотачивался на национальности. Сам я, безусловно, русский человек, русской культуры и воспитания. И когда недавно одного из моих сыновей, живущего в Лондоне, его мама-буддистка захотела приобщить к своей вере, я воспротивился: пусть сначала вырастет, поедет на Тибет, сам поймет и выберет себе веру осознанно. Вот и русским может быть кто угодно по крови: литовец, еврей, татарин.

Русский – это система знаний, который внес этот народ в мир. Это Пушкин, Достоевский, Толстой. Это умение воспринимать русский юмор. Но сам я – космополит. Работаю по всему миру – неважно, где именно в данный момент. Но люблю Россию. Быть может, как разведчик, который, 20-30 лет вынужден жить вдали от Родины...

Но моя Родина – это и Литва, где я прожил 7 незабываемых лет своей жизни, своей молодости, когда ты полон энергии, жизни, когда встречаешься с женщинами, рисуешь их, общаешься, когда все нравится и ожидаешь от жизни чего-то чудесного, необычного.

- И все-таки, когда вы это ощутили и ощутили ли вообще – особый интерес к Литве?

- Когда я был маленьким, мне было года 4, мама меня взяла в Литву. Мы гостили в небольшом поселке, где в то время шли полевые работы, сбор урожая. Мы тоже в них как-то участвовали. И после работы в поле меня вместе со всеми взяли в женскую баню. И я, четырехлетний, навсегда запомнил поразившие меня огромные тела блондинок с голубыми глазами. И как пена стекает по их коже, как они неторопливо моются... В общем, совершенно по Фрейду, меня навсегда поразила красоты полноты женщины. Хотя потом я дважды женился на моделях – француженке и итальянке...

Так что, ощущение Литвы пришло ко мне с детства. Когда потерял маму, мне было лет 18-19. После службы в армии я сознательно решил сюда приехать, чтобы побыть на ее родине, почувствовать менталитет этой страны, вкус Литвы. Он оказался приятным.

- Когда приехали, Вы легко вошли в литовску среду, в здешний мир?

- Достаточно легко. Литва была одним из самых благожелательных уголков бывшего огромного союзного государства. Я служит в Эстонии – мне есть с чем сравнивать. И потом, мне кажется, если идешь навстречу с чистым сердцем, тебя не могут обидеть и оскорбить.

Ничего подобного в Литве я никогда не испытывал. И сам никогда не огрызался в ответ на грубость, понимая, что негодяев и в России полно. Словом, совершенно не чувствовал, что нахожусь где-то не там, не на своем месте.

- Кто были Вашими доброжелателями того периода в Литве? Кого Вы чаще всего вспоминаете?

- Доброжелатели? Прежде всего, женщины, с которыми я тогда встречался.

Пират? Садовник? Летчик? ХУДОЖНИК!

- Когда Вы поняли, что можете быть в этой жизни только художником?

- Есть у меня одна картина, где изображена роза, хвост самолета, бокал вина и пиратский корабль. Я мечтал быть пиратом, летчиком, садовником, но, вероятно, в душе всегда был художником. Когда в 17 лет поступил в Одесское мореходное училище, был уверен, что стану пиратом. Но через год понял, что это ушло в далекое прошлое, осталось в 15 веке. А с детства любил даже Моргана из «Одиссеи капитана Блада». Просто был романтиком...

А художником ясно осознал себя на четвертом курсе вильнюсского Художественного института, когда увидел во сне, что хожу по галерее, где висят мои картины, которые я еще не написал. И проснулся как человек, только изучающий иностранный язык, но во сне уже на нем свободно говорящий. Оставалось только нарисовать увиденное во сне. Что я и сделал. Эти работы были потом распроданы почти полностью. Так я стал художником.

Институт в Литве я так и не закончил, уехал отсюда, но учиться не переставал, много изучая живопись по всему миру. Для меня это было важно: знать профессию досконально. По сей день мне нравится читать сказки перед сном, особенно мудрые китайские, где сын-студент пошел к отцу-студенту и они вместе пошли к деду-студенту. Вся жизнь – это учеба.

И профессию надо знать хорошо, особенно если ты ею зарабатываешь. Я понимаю, что есть такие художники, как, скажем, Джексон Поллак, который разбрызгивает краски по холсту. Но когда он понял, что больше ничего не умеет, он покончил жизнь самоубийством.

Сам же я отдаю предпочтение классике, технике. Сейчас на Западе эта традиция, увы, теряется. Там воспитывают на Кандинском, на Малевиче, на Браке. Считается, что архитектор должен знать графику, а художник должен – цвет, и все. Мол, Матисс – величаший художник, и больше ничего знать не надо. Но для меня живопись – это, в первую очередь, рисунок, потом – графика, потом цвет. И художник, как хороший актер, должен владеть всем этим диапазоном.

- В детстве рисование занимало большое место в Вашей жизни?

- Не думаю, чтобы это было что-то особенное. Но помню, как в 11 лет пришел со старшим, семнадцатилетним, братом к его девушке, и пока они общались на кухне, я достал альбом Микельанджело и долго разглядывал там черно-белое «Распятие», нарисованное итальянским карандашом. Придя домой, я нарисовал его в цвете, но тоже карандашами. И оно тогда мне нравилось. Хотя, конечно, это был детский рисунок.

«Советская армия для художника – это инквизиция»

- В разных интервью Вы не раз упоминали службу в армии. Этот опыт что-то дал Вам для жизни, для художественных впечатлений?

Мне лично армия, к сожалению, не дала ничего. Но я отработал, отслужил, как положено. Служил в ракетных войсках, куда, в общем-то, сам напросился.

До армии я жил в Ростове-на-Дону, и к моей соседке ходил такой уверенный в себе парень, у которого ремень всегда был спущен ниже пупка, кепочка набекрень... Я думал: наверное, хорошее дело – армия! Узнал, что парень служил в наземных войсках ВВС, пришел в военкомат и попросился туда же. Там заважничали: мол, сначала оформи нам военкомат, красный уголок, а там поглядим. Я все это сделал, но когда пришел на призывной пункт, оказалось, меня посылают совсем в другие войска – в освязь. Меня это страшно расстроило, но деваться было некуда.

В армии быстро прознали, что я художник и «деды», в основном украинцы родом из маленьких деревень, стали просить меня рисовать им «дембельские альбомы». Начал-то я с удовольствием, но на десятом-пятнадцатом альбоме просто озверел, ведь солдатских обязанностей с меня никто не снимал.

Также, как все, я вскакивал утром, одевался за 30 секунд, делал весь день все, что полагалось по службе, а когда перед сном другие ребята садились писать письма любимым девушкам, я, как идиот, шел рисовать очередной «дембельский альбом».

Я взбунтовался. Меня пытались усимирить и унизить: посылали с зубной щеткой на чистку туалетов. В конце концов, я объявил голодовку. Две недели не ел, лежал в медсанчасти, потом нашел брошюру о психических заболеваниях и начал ее штудировать. Заметив, что это, брошюру у меня пытались изъять. Тогда я ее съел, но кусок отобрать успели.

О чем была книжка, никто не узнал, но подозрения у врачей закрались. В конце концов, меня начали исследовать на предмет психического здоровья, но когда я увидел за больничной решеткой настоящих сумасшедших, с которыми мне надо было пробыть две недели, чтобы меня окончательно освободили от рамии, я сказал: нет, уж лучше дослужить...

Но рисовать я продолжал. Теперь уже только для себя. И нашелся такой капитан Валюхов, выходец из маленькой белорусской деревни, который с пристрастием, а также с помощью стукачей, выслеживал эти мои занятия и мог за 45 километров примчаться в часть, чтобы найти меня на посту рисующим, вытащить на свет божий из глубокой ракетной шатхы и на моих глазах сжигать мои картины. Так что армия для меня оказалась неразрывно связана с такого рода инквизицией.

- Не возвращались ли к Вам с тех пор эти пресловутые «дембельские альбомы» уже за автографами?

- Нет. Но потом еще лет двадцать мне снился сон, как меня забирают в армию. Это были кошмарные видения. Я спорил: «Я уже взрослый! Мне сорок лет. Зачем меня вызывают?» «Надо, сынок! Война!..»

«Все идут спать, а я – работать»

- В Литве сейчас широко обсуждается идея создания филиала Музея Гугенхайма. Что бы Вы могли посоветовать: нужен ли он? Принесет ли он Литве доход или будет убыточен?

- Полагаю, любая культурная программа не мешает. Когда мне задают вопрос, нужно ли рисовать какому-то конкретному ребенку, я говорю: да. Хотя пока что он рисует, может быть, отвратительно, пусть лучше рисует, играет, танцует, чем ходит с пистолетом, пусть даже игрушечным. Любой музей, который существует в мире - это хорошо.

- Но с маркетинговой точки зрения, не будет ли это непозволительно дорогим удовольствием для Литвы?

- Не знаю, что на это ответить... Две школы носят сейчас мое имя – в Димитровграде и Ульяновске, где я родился и где прошло мое детство. У меня три брата, сестра, несколько детей – и я всем им помогаю. Матери моих троих сыновей не работают, где бы они ни жили – в Австралии, Италии или Англии. Я молюсь, чтобы у меня хватило сил, чтобы я мог их содержать и дальше. Для этого я подтягиваю какие-то внутренние ресурсы.

Все идут спать, а я – работать. Все отдыхают, а я еду в Вильнюс. Как только вернусь, отправлюсь в Оренбург, писать портрет губернатора. Потом в Одессу, Париж, Швейцарию... Я пишу. Я работаю. Устаю страшно. Мне говорят: ты бываешь в Париже! Эквадоре! Оммане!... Но я почти ничего не вижу – я работаю.

- Как долго Вы пишете портреты?

- Бывает, и месяц, и полтора. Пишу два-три портрета одновременно.

- С натуры?

Конечно! Только с натуры, если, конечно, речь не идет об умерших людях.

- Ведете ли Вы учет своих произведений? Сколько картин Вами написано?

- Думаю, с 90-х годов начал считать. Теперь их уже больше тысячи.

- Обычно живописцы чрезвычайно ценят дневной свет, а Вы говорите, что работаете по ночам.

- Я уже привык работать ночью, потому что днем идут всякие мероприятия, так называемые «тусовки», встречи, интервью, обеды и завтраки с какими-то деловыми людьми, потенциальными клиентами. Конечно, еще часть времени уходит на поддержание отношений с близкими и с теми, кто мне помогает. Словом, работаю только ночью. Но в мастерской у меня поставлен дневной свет.

- Когда пришло к Вам осознание первого успеха? И как это было?

- Знаете, Алсу может проснуться знаменитой. Или какой-то актер после одной удачной реплики в популярном фильме типа «Невиноватая я! Он сам пришел!» Художнику этого не дано. В нашей професии мастерство и признание накапливаются годами, по крупицам. Художник пишет 10-20 картин за год. И даже если 50, тебя все равно не могут каждый день показывать по телевизору. Значит, надо как-то специально привлекать к себе внимание, чтобы войти в историю.

- За какую цену, если не секрет, была продана Ваша самая дорогая картина и была ли она самой сложной?

- Нет, не была. А продали ее на аукционе в Гонконге за 985 тысяч долларов. Правда, я получил куда меньше – всего 25 тысяч, потому что со мной фирма заранее составила договор именно на такую сумму. Зато совсем скоро, в декабре, в Гонконге открывают мою галерею. И открывать ее будет Джеки Чан вместе с руководителем тамошней компартии.

А самой сложной своей работой считаю ту, что поначалу хотел просто выбросить. Ты откладываешь какую-то картину, потом возвращаешься к ней... И вот на этот давний холст случайно попала пустая рама, я и увидел, что картина задвигалась, зашевелилась. Я ее оформил, уже несколько человек хотели ее купить, но я пока не продаю. Сам пока до конца не понимаю, как достиг этого волшебного голографического эффекта...

Источник
Строго запрещено копировать и распространять информацию, представленную на DELFI.lt, в электронных и традиционных СМИ в любом виде без официального разрешения, а если разрешение получено, необходимо указать источник – Delfi.
ru.DELFI.lt
Оставить комментарий Читать комментарии
Поделиться
Комментарии