О преимуществах такой жизненной позиции Константин Аркадьевич рассказал в беседе с корреспондентом MIGnews.com.
— Конечно, есть такие понятия, как популярность, известность, деньги, но славу я уже в молодости испытал и теперь понимаю, что это не самое главное, — рассуждает актер. — Есть вещи важнее. Кто-то может сказать: а не сноб ли ты? Но я повторю — это в 18 или в 25 лет можно за славу жизнь отдать. Были времена, когда меня знали все. Сейчас эти времена прошли. Наверное, нынешние поколения меня вообще не знают. И я нормально к этому отношусь. Лучше всего я себя чувствую в собственном театре. Я его выстроил как лучшее место на земле. И чувствую там себя лучше, чем где бы то ни было. Как руководитель театра "Сатирикон" я нахожусь в неплохом положении, поскольку все же, насколько это разрешено человеку, держу свою судьбу в своих руках. Но за эту независимость приходится платить очень большую цену. Быть лидером — дело тяжелое и иногда драматичное. Но, тем не менее, здесь я имею и привилегию — могу играть то, что хочу.
— И играете только главные роли…
— Но разве это неправильно? К тому же хочу заметить, что большая часть спектаклей в репертуаре "Сатирикона" обходится без моего участия, а театр при этом процветает — зрители ходят не только на Райкина, но и на целый ряд замечательных артистов.
— А что, по вашему мнению, отличает "Сатирикон" от других театров?
—Я думаю, что это, возможно, самый профессиональный театр в Москве. И это не лирика хвастливая. Мы любим зрителя и поэтому работаем добросовестно. Такой подход к делу имеет большое значение. В нашей стране, России, где разгильдяи и прохиндеи бродят несметными стадами, добросовестность гораздо более редкое явление, чем талант. А если в человеке это соединяется, то его уже можно заносить в Красную книгу. Мы зрителей куда реже разочаровываем, чем другие театры. И играем плотно, мускулисто, не жалея энергии. В общем, лицо "Сатирикона" определяет сочетание добросовестности и энергии. Плюс качественный репертуар. К тому же у нас очень молодая труппа.
— Вы считаете себя успешным человеком?
— Меня ежит от самого этого слова — успешный. Когда его употребляют применительно ко мне, я чувствую себя идиотом, потому что и у меня ведь случаются провалы. Театральная лошадка никого не держит прочно и время от времени сбрасывает любого седока, с любым опытом и любыми регалиями. Периодически падаешь и, бывает, ударяешься очень больно. Это ощущение, которое в актерской профессии неизбежно. Неудачи в работе я боюсь больше смерти. Это ужасно, когда тебя не понимают, недооценивают. Другое дело, что потом ты это анализируешь и приходишь к выводу, что иные ошибки для тебя полезнее успеха. Но это, конечно, со временем понимаешь.
— А что является лично для вас критерием успеха — внутренняя удовлетворенность, мнения коллег или критиков, зрительские отзывы?
— Я вообще не очень к чужим мнениям прислушиваюсь. Зрителей мне интересно слушать во время спектакля — как они молчат, как они смеются, как они аплодируют. Зрители высказываются во время спектакля. А вопрос "Ну как?" после спектакля никогда и никому не задаю. Боюсь нарваться на неприятности. Вообще, такой вопрос задают либо храбрецы, либо дураки. Поскольку все понятно и без него. Зритель высказывается молча.
— У вас существует представление об идеальном зрителе?
— Да. Это очень похожий на меня человек. Вообще, когда работаешь над спектаклем, рассчитываешь на себе подобных. Так человек, видимо, устроен. Когда ты хочешь быть понятым, то адресуешься к подобным. Так что идеальный зритель — это я сам. К тому же я очень хороший зритель. Я люблю растопыриться лицом и смотреть, как ребенок, на сцену. Потом я, конечно, могу все разложить по полочкам как профессионал. Но во время действия я доверяюсь своим эмоциям, готов все воспринимать непосредственно. И это, думаю, очень хорошее качество, качество нормального зрителя. И этим качеством, увы, редко обладают театральные критики. Они сразу начинают чего-то прикидывать, по полочкам раскладывать, что-то соображать. А в театре не надо соображать. Надо думать потом, после спектакля. В зале надо чувствовать. Театр, в сущности, и рассчитан на чувства, а мысли уже потом появляются.
И практика показывает, что так, к счастью, относится к театру довольно много людей. Хотя, как правило, я могу предвидеть какую-то реакцию еще во время репетиций. И часто бываю прав, разве что иногда в мелочах ошибаюсь. Критики же любят быть в одиночестве. Они не любят, когда тесно в зрительном зале. Они любят понимать, когда другие не понимают. Вообще, быть в одиночестве. Существует целый разряд критиков, которые вообще считают, что, дескать, то, что имеет успех, не настоящее искусство. Я полагаю, что это неверная позиция. Хотя равнодушно воспринимать критику я так пока и не научился. Всегда хочется, чтобы, глядя на твою игру, все умерли от восторга. А те, которым ты не нравишься, просто умерли.
— Вы сердитесь на критиков еще и за то, наверное, что они долго сравнивали вас с гениальным отцом?
— Да, они никак не могли поверить, что сын великого артиста может и сам быть хорошим артистом. Знаете эту сакраментальную фразу насчет природы, которая якобы отдыхает на детях гениев. Это вообще полная фигня, потому что я могу привести тысячи примеров великих детей великих родителей. А природа, отдыхающая на всей семье Тютькина, как отдыхала, так и продолжает отдыхать…
Так что никакого такого принципа не существует. В общем, и критики со временем признали, что я скорее хороший артист, чем плохой. Но я тогда уже стал художественным руководителем театра. И вот с тем, что я могу быть хорошим художественным руководителем, они никак не могли смириться. Наконец, когда выяснилось, что лучшие режиссеры страны делают у меня свои лучшие спектакли, им пришлось согласиться, что я и худрук неплохой. А я к этому времени еще и режиссурой занялся. Тут они снова возмутились! Ну, ничего. Я их измором взял.
— Вы верите в то, что люди, проведя несколько часов в театре, выйдут из него чуточку лучшими?
— Нет, я в это не верю. Но я верю, что, сидя на спектакле, они станут лучше. А выйдут на улицу — и станут такими же хамами, как были. Не надо быть наивными: если человеку все время твердят, что деньги — это самое лучшее, что есть на свете, театр за два часа не переубедит его в том, что есть и более высокие ценности. Но если спектакль хороший, он на два часа в это поверит. И Бог запомнит, что он на эти два часа чуть-чуть потончал душой и был немного ближе к Богу. И Бог его чуть меньше накажет после смерти. Вот только в этом смысл, наверное. А то, что человек так разнежится, что после спектакля взятки перестанет брать и ворованные деньги отнесет в сиротский дом, я не верю.
— Сами-то вы как сумели себя обуздать и не гнаться за деньгами? Почему отказались от кино, которое дивиденды приносит?
— Кино — очень интересный вид искусства, и как зритель я время от времени получаю от него сильные впечатления. Просто в театре мне гораздо интереснее. Я не говорю сейчас про деньги и славу. Только про творческий процесс. Деньги — замечательная вещь. И слава — это очень хорошо для актера. Хорошо, когда ты выходишь на сцену, а тебя встречают аплодисментами, это уже какой-то аванс доверия. Но просто есть вещи более важные — в плане мастерства, художественных задач.
Театр — это искусство актера на чистом сливочном масле. Тут сразу ясно — хороший перед тобой артист или дерьмо. В кино дубляж, монтаж, компьютерная графика, всякие фигли-мигли способны нас обмануть. На экране и бездарный человек может очень неплохо выглядеть. А в театре ты голенький! Это актерский вид искусства. Здесь весь твой организм человеческий задействован на полную катушку. Перед тобой тысячный зал — и ты либо подчиняешь его себе, либо нет. Это очень сильное испытание для всех твоих профессиональных параметров. К тому же в театре можно пробовать, ошибаться, исправлять ошибки. В кино раз отрепетировал — и снял. Где возможность для каких-то поисков? Нет времени. Но, конечно, надо понимать, что театр — это камерное искусство. Ты должен знать: если работаешь только в театре, то и будешь известен маленькой группе людей. Но это мой выбор. И я совершенно из-за него не страдаю.